Успех (сборник)

Та-ак, кто-то натягивает тетиву. Стрелять? Пока рано. К тому же, судя по ощущениям, дикарь целит в грудь. Попадёт в плечо или ниже…

Стрела клюнула в предплечье и отскочила. Профессор решил, что бронежилет, несмотря на свою тяжесть, в общем, не лишняя вещь.

Ещё три пули, выпущенные в джунгли, тоже оказались не лишними: кто-то громко завопил, а следующая стрела ушла далеко вверх. «V moloko», как говорил в таких случаях русский инструктор, у которого профессор год назад брал уроки стрельбы. Инструктор был очень толковый, хотя брал недёшево, к тому же пил дрянной бренди, и, пьяный, грязно ругался по-русски. Господин Герман Брюмель на дух не переносил русской брани: он провёл четыре года в советском концлагере, о чём сохранил самые неприятные воспоминания.

А вот и дерево. Здесь можно отдохнуть. Только недолго: дикари рядом, сейчас будут стрелять. Примерно оттуда…

Ага, вот они где.

Пиф-паф. Ещё один труп.

Инструктор, помнится, очень удивился, когда почтенный профессор лихо уложил тремя выстрелами четырёх крыс в тёмном подвале. Ну не объяснять же ему, что одно дело — мишени, и совсем другое — живые создания. Живое чувствуется на расстоянии, инстинктивно…

Хорошо, что большая часть инстинктов убийц передаётся, так сказать, вместе с телом. Плохо, что это не касается знаний. Герман очень дорого заплатил бы за кое-какие сведения, касающиеся его народа. Увы. А ведь когда-то у убийц была даже своя литература.

Опять стрела. Мимо. Не будем суетиться, побережём патроны.

Всё-таки огнестрельное оружие — очень интересная штука. А ведь раньше Герман долго не хотел даже брать в руки эти некрасивые, плюющиеся свинцом железки. Потому-то он и предпочёл провести войну в стенах аудитории, а не в окопе. Конечно, надо было и поберечься: бомбы не различают людей и убийц. Но настоящей причиной была всё-таки эстетика — стрельба представлялась ему вульгарнейшим занятием. Это, впрочем, не спасло его от лагеря. Но всё-таки…

А ведь высадили его здесь чертовски удачно. Через земли такара или мбоо белому человеку не пройти и мили. То есть убийца, может быть, и прошёл бы — но всё же неоправданный риск… — профессор ощутил знакомое гаденькое чувство, нечто среднее между страхом и жалостью к себе, но тут же его подавил. Человеческое, слишком человеческое. Каждый раз приходится напоминать себе: я не человек, я убийца… И всё-таки, положа руку на сердце: насколько же приятнее сидеть в университетской библиотеке! Или хотя бы в «Сарацине», за кружечкой пива. Правда, сейчас в «Сарацине» стало неуютно: студенты совсем потеряли совесть. Однажды они повесили над барной стойкой красный флаг.

Профессор кожей почувствовал, как натягивается тетива. На этот раз целят в голову — и не промахнутся.

Упасть. Перекатиться. Ещё одна пуля. Ещё один труп.

Нет, унгклеле, конечно, не воины. По сути дела, это ведь даже и не племя. Скорее — нечто среднее между профессией и стратой: потомственные жрецы местночтимого божества. Что-то вроде левитов, если с чем-то сравнивать. Упражняться в военном искусстве им незачем: в случае чего соседи будут иметь дело с драконом… Мирные люди, пользующиеся огромным уважением у окрестных племён — как шаманы, предсказатели будущего, а также как непревзойдённые врачи. Говорят, в последнее время они даже научились делать бизнес на своих снадобьях. Всё-таки капиталистические отношения естественны: когда людям есть, что предложить рынку, они предпочитают нормальный капитализм бессмысленным левацким закидонам.

Леваки. Он даже пытался читать какие-то их сочинения. Бред. Очевидный бред, насаждаемый большевиками. В сущности, коммунисты не хотят даже мирового господства. Это слишком рационально для них. Они хотят, чтобы все сошли с ума. Безумие — вот их подлинный идеал. Профессор вспомнил свою единственную статью на политическую тему — «Советская риторика с точки зрения науки о языке». Они отказались её печатать в университетском сборнике. Ну разумеется, никому не хочется портить отношения с левацкой кликой. Но всё же, всё же — неужели им не понятно, что, заигрывая с Советами, они сами роют себе могилу?

Сколько там осталось до логова? Километра полтора, как минимум.

А что будет, кстати, если дракон попытается драться всерьёз? Впрочем, не будет же он убивать господина Брюмеля? Учитывая все обстоятельства, это было бы крайне нелепым поступком… Правда, он может попытаться его пленить и передать унгклеле, которые его и прикончат… Дракону-то Поединок к чёрту не задался. Живёт себе и живёт, никому не мешает. Это он, Герман, пришёл по его тело…

Но другого выхода нет. Очень жаль, но дракона придётся убить.

А туземцы-то, между прочим, смылись. Побежали, небось, под защиту своего живого бога? С них станется…

До чего же он мало знает! Разве что удастся поговорить с драконом до Поединка. Вот интересно: осознаёт ли тот всю иронию ситуации? Это, конечно, зависит от того, кто он. Интереснее было бы иметь дело с существом, причастном европейской культуре — тогда, может быть, его удастся разговорить. С другой стороны, убивать неевропейца как-то проще. Забавно получится, если дракон окажется русским: оба условия будут соблюдены в точности…

А ведь возможно, подумал профессор, дракон вообще никогда и не был человеком. Как же тогда его вызвать на Поединок? С этим могут быть проблемы…

Герман уловил краем глаза едва заметное движение. Упал. В прыжке ушёл под защиту дерева. В падении успел достать пистолет. Замер.

Ага, это он.

Сам пришёл.

Из сплошной зелёной стены зарослей выметнулась маленькая голова на длинной шее, украшенной костяным гребнем.

По старокитайской классификации — жёлтый земляной дракон. Редкое существо.

Профессор машинально отметил, что в уголках рта рептилии поблёскивают два золотых пятнышка — этакие крошечные блестящие щёчки.

Янтарные глаза мигнули.

— Представься, — сказал дракон на неплохом английском. Он говорил довольно быстро, с едва заметным присвистом и пощёлкиванием на конечных согласных.

— Я — Герман Брюмель, убийца, — представился профессор. — Я вызываю тебя на Поединок.

Что-то изменилось. Всё та же тропинка, всё та же жирная блестящая зелень, всё тот же воздух — сырой и тяжёлый, как мокрая простыня. Но профессор почувствовал, как между двумя телами что-то натянулось. Невидимая связь, которую можно разорвать только одним способом.

— Брюмель? — заинтересовался дракон. — Где-то я слышал эту фамилию… Ну да теперь это неважно. Прежде чем мы начнём, хотелось бы спросить: зачем тебе понадобилось моё тело? Я старенький, к тому же живу в сыром болоте. Что, в Европе нет других убийц?

— Практически не осталось, — вздохнул профессор.

— А сам ты на что? Дети-то есть? — поинтересовался дракон.

— Ты европеец? — Герману остро захотелось сменить тему.

— Можно сказать и так, — дракон зевнул, показав неожиданно маленькие клычки и розовый раздвоенный язык. — Сейчас мне уже лет четыреста с хвостиком, пожил в разных телах, так что теперь я, наверное, космополит… Это тело, правда, сильно старше меня. Ему, небось, уже веков семь натикало. Драконы живут долго. За это мы их и любим. Но учти: я на пределе. В лучшем случае ты получишь старую, дряблую тушу, в которой и издохнешь лет через сто, как бы не раньше…

— Если бы у меня был выбор, — честно сказал профессор, — меня здесь не было. Но, видишь ли, ты — единственный убийца, которого я смог отыскать. Ничего личного.

— А откуда такая спешка? Тебя что, преследуют? Какая-нибудь организация, готовая положить сотню-другую профессионалов, лишь бы добраться до твоей шкуры? Неприятно, конечно, но можно спрятаться, обзавестись потомством, а дальше сам знаешь…

— Я болен, — помолчав, признался Брюмель. — Это не лечится.

— Убийцы не болеют человеческими болезнями, — отрезал дракон. — Они или живут, или не живут.

— Да. Только люди придумали кое-какие новые штучки. У меня рак крови. Я схватил изрядную дозу радиации на советском атомном полигоне. Ты знаешь, что такое атомная бомба?