Китеж (сборник)

— У моря нетрудно, — Радецкий усмехнулся. — Там и так недурно зарабатывают: купил себе дом и сдавай дикарям.

— Так то другое! — Бабушка пренебрежительно махнула рукой. — Там люди от людей деньгу отымают, а это уже грешно. Они, как это… слово хорошее из газет есть… наживаются! А наживательство и деньгодобыча — вещи разные. Наживаться-то везде можно, а добывать — только там, где людей мало и честности много… Так и сынок мой думает.

— Давайте-ка я у вас почищу. — Дворник подошел, сосредоточенно запустил метлу под лежак, на котором сидела Клавдия Николаевна. Не отрывая взгляда от бетонного пола, глухим голосом спросил: — Надолго прибыли?

— Одну — две сутки погостим, — ответила бабушка.

— Токо не сорите. У нас чисто. — Мужик выпрямился, гордо, свысока глянул на выметенный из-под лежака мелкий сор, потом перевел взгляд на гостей.

— Да, — Клавдия Николаевна закивала головой. — Тута всегда чисто. Не то что в городах, где сплошь люди.

— Место чистое, и люди оттого чистые здесь, — согласился мужик.

Он присел на лежак, потрогал рукой свою неровно обрезанную густую бороду, провел внимательным взглядом по лицам гостей.

— А вы до кого? — спросил дворник.

— До сынка приехала, до Пашки.

— А-а, к Павлу… — Мужик задумался. — Он здесь. Честный и не сорит. Тут нынче мало постояльцев-то осталось. Кой-кого я сам попер с гостинки. Ишь, думали себе вечное лето устроить — пригрелись, а делать ничего не хотели. Я их в три шеи. Как там у нас всегда было: “Кто не работает — тот не живет!”

— Да не так! — перебил дворника Радецкий.

— Ну по словам, может, чуток и не так, а по смыслу именно это и говорилось. Уж я — то помню.

— А сколько вам тут как дворнику платят? — поинтересовался Радецкий.

— А зачем мне платить?! Я, как и обещано было, без денег живу. Мне не надо? Одежда есть, пропитание есть, а радость — от работы получаю. Ведь только здесь наконец смог заняться любимым делом.

— Это подметательством?! — Клавдия Николаевна ухмыльнулась. — И давно подметаешь?

— Да уже лет сорок здесь, с сорок пятого… Я б тут и опосля смерти остался бы. Чем не рай?! Жаль, что нельзя…

— После смерти нельзя?! — Турусов недоверчиво улыбнулся.

Неподвижно сидящий дворник только глазами покосил в его сторону.

— Даже до смерти нельзя. Умирать здесь не положено. Месту для умирания нет. Здесь только для жизни место.

— Вы хотите сказать, что кладбища нет? — спросил Турусов виноватым голосом.

— Да не, оно-то, маленькое, есть там в углу. Не совсем, конечно, кладбище… — Мужик не глядя ткнул рукой в противоположный угол площадки. — Хотите, покажу?

— Идите, поглядите! — напутствовала Клавдия Николаевна. — Нам еще не время о смерти радеть.

Турусов, Радецкий и дворник вышли на край площадки и склонились над списком фамилий, инициалов и дат, выбитым неровными буквами в бетоне л вмещающих человеческие жизни.

— Тут урны замурованы?! — догадался Радецкий.

— Какие урны! Здесь мертвых не бывает. Они сами, как поймут, что жизнь кончается, так сами себя тут запишут и уходят с “факела”.

— Так это же не кладбище! — Турусов непонимающе пожал плечами. — Зачем оно?

— Эх, профессор! — Радецкий вздохнул. — Это же летопись, история “факела”, именно этого, а не другого! Убери ты отсюда это кладбище, и все: будет витать “гостиница” в облаках — ни людей, ни эпохи, словно и нет ее вовсе. А тут же, читай! “Феоктистов Г.Р. 1938–1982; Борисоглебский А.В. 1914–1967”. Есть кладбище — значит, есть у этого места и история, и прошлое.

— Так, может, кладбище и есть история? — ехидно спросил Турусов.

— В некотором смысле. Кладбище — доказательство существования истории.

— Да пошто вам эта история! — перебил их дворник. — Главное — память. Что она вмещает, то и было на самом деле… А остальное — хочешь — верь, хочешь — не верь. Неважно все остальное. Вот этих я всех знал. — Он кивнул на выбитый в бетоне список. — А вон того, Лапжина, так я даже за него и фамилию, и даты выбивал. Он-то сам руки отморозил до мертвоты и как бы уже без них жил. Висят две жерди высохшие, не слушаются его. Вот он и решил уйти. Сказал, мол, чувствует, пора…

Дворник внезапно оборвал свою речь, прислушался.

— Звери, что ли?! — прошептал он.

— Люди, — возразил Радецкий, расслышавший далекие человеческие голоса.

Там, где кончалось тепло, точно по кромке снега, начиналась темнота. Как ни всматривались дворник и двое постояльцев, ничего разглядеть не могли.

Через несколько минут из темноты, как сквозь стенку, появились двое насупленных бородатых мужчин с обмороженными лицами и заиндевелыми усами и бровями. Они подошли как можно ближе к трубе и принялись растирать подмерзшие лица.

— Вечер добрый! — окликнул их дворник.

— Угу! — промычал кто-то из них.

— Откуда такие подмерзшие?

— С соседнего “факела”, — ответил один, борода которого при ближнем рассмотрении оказалась рыжей. — Едва дошли, сплошные сугробины по тайге.

— В работу али так пришли? — Дворник спрашивал хрипловатым голосом, будто старался выглядеть посуровее.

— Да я же почтальон, а этот не из наших, чужой, — рыжебородый кивнул на второго, помельче телом. И бородка у него оказалась редкой, с трудом пробившейся сквозь сухощавую кожу щек и подбородка. — Тут письмо уже третий год ношу по “факелам”, никак адресата не отыщу. Раза четыре опаздывал к нему.

— А как твоего адресата звать-то? — Дворник смягчил голос.

— Смуров…

— Был такой, — дворник кивнул. — Сашка Смуров. Еще недавно был и ушел.

— Опять опоздал! — почтальон чуть не заплакал. — А куда ж он подался, на какой “факел”?

Дворник развел руками.

Турусов задумчиво смотрел на “кладбищенский” список и вдруг обратил внимание на надпись: “Смуров А.П. 1942–1986”.

— Так вот же он! — крикнул Турусов. — Здесь в списке!

— А шо ж он сам-то?.. — Дворник ошарашено выпучил глаза. — Ни мне не сказал… А ну, где он там…

Дворник подошел к списку, склонился, изучая.

— Так и есть. Последним уходил… Хоть бы сказал, что на совсем…

— Значит, адресат выбыл. — Почтальон вздохнул. — Что ж теперь?!

— Эй, там не Пашка?! — крикнула, подходя торопливым шагом, Клавдия Николаевна.

— Да не, — ответил ей дворник. — Это почтальон с кем-то. Письмо принес…

— Кому? — Запыхавшаяся бабуся остановилась рядом.

— Да уже некому! — Дворник махнул рукой.

— Возвращать придется. — Рыжебородый почтальон безрадостно покачал головой. — А где этого, который послал, искать?! Опять по “факелам” шастать!

— Не переживай, сынок! Неча так серьезно ко всему! Сожги или выкинь его, и дело в порядке.

— Нельзя. — Почтальон враз посерьезнел. — Тот-то будет думать, что получил адресат его письмо, а вдруг там что важное?!

— Так возьми и прочитай! — подсказала Клавдия Николаевна.

— Это не по-честному! — недовольно проговорил дворник. — Так даже там, где я раньше был, редко делали. А тут вовсе нельзя.

— Вы же мне помочь обещали! — неожиданно зашипел на почтальона пришедший с ним хрупкий человек с редкой бородкой на утонченном лице.

— Ну вот и спрашивайте их! — почтальон показал взглядом на дворника.

— Я извиняюсь… У меня тут дело… — заикаясь, заговорил хрупкий. — Я из европейской части прибыл в командировку. Поможете?

— Чем тебе помочь? Деньги, что ли, нужны? — спросил дворник.

— Нет. Я по переписи… то есть переписчик неучтенного населения. Переписываю, сколько и кого на “факелах” живет.

— Ну эт я не знаю, — дворник глянул на переписчика. — Тут постоянных нет, это для приходящих гостиница. Тут только постояльцы, а так каждый день кто-то приходит, другие уходят…

— Ну а таких, которые более или менее постоянно, разве нет?

— Постоянно?! — Дворник на минутку задумался, поглаживая уже аккуратно обрезанную бороду. — Вот эти, что ли? — он показал на выбитый в бетоне список.