Тёте плохо, выезжай

– Тамара Васильевна, вы не могли бы подойти к окну? Мне нужен свет. Что-то мне ваше лицо не нравится…

– А это вовсе не обязательно!

– Не валяйте дурака. Я врач. Глаза выше. Теперь влево. Вниз. Вправо. Закройте. Так…

Он отвернулся к окну. Потер лоб руками, снимая напряженность.

– Послушайте, коллега. У вас начальная стадия нефрита. Возможно, вы еще ничего не чувствуете, и потому мне не верите. Месяца через два появятся боли в области поясницы. Около года вам понадобится, чтобы понять, что это не радикулит. Когда диета наскучит, приезжайте ко мне. Надеюсь, еще смогу помочь. Вот мои координаты, – он протянул визитную карточку.

– Уже, – ответила Тамара, не беря карточки. – Уже есть боли, есть правильный диагноз, есть лечение. Без шаманских штучек.

Саврасов поднял взгляд, внимательно всмотрелся в ее лицо.

– Да, действительно, это ведь просто загар… Верно, гораздо более поздняя стадия. Но даже сейчас правильный диагноз сделает честь любому врачу…

– Диагноз ставила машина.

– Да ну? В Чаеве?

– В Глебове, там терминал. Но это пока. Скоро будет и у нас.

– Будет. Когда вам выделят канал связи.

– Это только вопрос времени.

– Ну ладно, не в том дело. От того, что есть рентген, мы не перестали по старинке выслушивать пациента. И выстукивать. Так что и при самой совершенной технике нам, знахарям, работы хватит. И не только в диагностике. Что бы вы делали классическими методами с моей теткой? Вскрыли черепную коробку?

Но Тамара не сдавалась:

– И все же ваши методы абсолютно ненаучны! Это голая эмпирика. Вы знаете, что делать, но не знаете, как и почему это помогает. Фактически вы просто экспериментируете на людях!

– Тамара Васильевна, коллега, не надо повторять чужих глупостей. Разница между умным человеком и дураком та, что дурак повторяет чужие глупости, а умный придумывает свои. Шутка. А всерьез – да, многого мы не знаем. Может быть, самого главного – как. Но отлично знаем, что и почему. Вы, кстати, тоже частенько так поступаете. Знаете, что сделать, чтобы скатиться на санках с горы, знаете, почему это получается – потому что Земля притягивает. А вот как она это делает? Такие примеры можно приводить бесконечно… Да, я действительно не знаю, как ловлю колебания органов, как вызываю наведенные – кстати, именно к этому сводится вся активная психокинетика. Но я лечу, понимаете, лечу людей! Да я на голову стану, если это поможет больному!.. – Саврасов разгорячился, у него сошлись брови, разгорелись щеки.

– Что это ты, Анатоль Максимыч, разбушевался? – влезла в разговор тетка. – Это Тамара, что ли, твои методы хает да утесняет? Ты на них, на утеснителей, гневайся, а на Томочку нашу нечего, она у нас золото…

Саврасов с удивлением повернулся к ней.

– Эт-то еще что такое?! Ты почему не спишь? Ну как дитя малое, глаз да глаз за тобой нужен! Ну-ка, – он властно протянул руки, опустил их на лоб больной. – Спать!

Тетка пыталась сопротивляться – совсем ей не хотелось сейчас спать, чувствовала она себя бодро и прекрасно, а тут, тем более, состоялось интересное знакомство. Но долго не выдержала – веки опустились, руки расслабились, легли свободно, голова чуть откинулась на подушке влево. Она спала.

Саврасов вернулся на диван. «Хорошо бы сейчас самому лечь, нужна релаксация. Но здесь эта докторша… Молодец, в общем-то, медицина должна быть консервативной, все-таки имеешь дело с людьми. Наверное, просто недостаток своевременной информации делает возможными такие безобразия, что люди, принципиально излечимые тем или иным новым методом, страдают и умирают только потому, что не сразу повсюду доходят известия о прекращении гонений на иглотерапию, йогу и прочее. Или потому, что еще не вернулся из института усовершенствования врачей будущий специалист по этой самой йоге или акупунктуре. А хуже всего – из-за того, что на всякий случай не спешат отменить запрет. Ждут, к примеру, пока помрет или хоть отбудет на заслуженный отдых маститый увенчанный гонитель, который когда-то заклеймил эту йогу или что там еще, а потом отдал двадцать лет своей творческой деятельности тому, чтобы держать и не пущать… Ну спокойней, спокойней, Саврасов. Пятнадцать секунд полного расслабления. Тихо. Отключить мысли. Не думать…»

А если он прав? Ведь было уже со многими вещами так – кричат «бред», «реникса», «идеализм», а потом оказывается, что это настоящее. Так хочется, чтобы он был прав. Чтобы можно было действительно вылечиться, чтоб исчезла постоянная ноющая боль в пояснице, чтобы почувствовать себя человеком не хуже других, обыкновенной здоровой женщиной…

Саврасов вздрогнул и открыл глаза. Тамара сидела, отвернувшись к окну. Лицо ее, с прорезавшимися носогубными складками и сжатыми губами, было постаревшим и печальным.

«Я ее услышал, – подумал Саврасов. – Великолепно услышал. Усталый. Не собранный. Без настройки. Она работает точно на моей волне. И, кажется, она меня тоже слышала, только не поняла. Ведь это я вспомнил и рениксу, и идеализм… Проверим…»

Она сидела по-прежнему неподвижно, но вот лицо ее разгладилось, в нем появилась надежда, по губам скользнула улыбка. («Все они Моны Лизы», – усмехнулся про себя Саврасов.)

– Ну что ж, я мало знаю об этом. И действительно глупо обличать и вешать ярлыки, не разобравшись в сути. И ведь так хочется, чтобы все это была правда. Чтобы можно было пройти несколько сеансов у специалиста – и ты снова человек. Без диеты, режима, без болей. Без хирурга на горизонте…

– Все правда. Все можно.

– Ну что ж, когда я себя совсем уговорю, ждите в гости. Вернее, в пациенты. Вдруг заявлюсь, как снег на голову, в какую-нибудь пятницу прямо в клинику, в Марьину рощу. А пока – прощайте. И знаете, я очень рада за Глафиру Алексеевну. Просто от сердца отлегло – я ведь видела, к чему идет, а сделать ничего не могла…

Она улыбнулась и пошла к выходу. Саврасов проводил ее до калитки. Однажды поймав сигнал, он уже чувствовал его постоянно, это его волновало, он ощущал растущий интерес к этой женщине – в остальном, кстати, вполне ординарной. Ему не хотелось, чтобы она уходила, и ничего не стоило ее задержать, но он не стал прибегать к внушению. Никогда этого не делал после того единственного раза, когда утром на него взглянули такие чужие, такие холодные, брезгливые глаза…

Но она вернулась сама. Остановилась в трех шагах и сказала:

– Знаете, я вдруг подумала вот что. Любое новое лечебное явление порождает, как правило, новые знания о человеке и новую профилактику. Конечно, я простой участковый врач, мое дело – уметь писать КВДП, ОРЗ и двадцать шесть рецептов неразборчивой латынью, да вот хочется быть не только участковым, но и просто врачом. А врач, чтоб вы знали, – это прежде всего профилактик! Так скажите мне, практику, – что дает ваше шаманство нового в области профилактики?

– Хм… Вопрос сложнее, чем может показаться с первого взгляда, серьезно говорить на эту тему – пяти минут мало…

– Я тороплюсь сейчас… Может, вы бы проводили меня? Если, конечно… простите… – Она вдруг покраснела.

– С превеликим удовольствием, – очень серьезно ответил Саврасов. – Только надену пиджак.

Они шли по дорожке вдоль берега. Красный шар солнца, медленно сваливаясь к закату, подцветил небо, и оно всей своей нежной перламутровой красой отразилось в реке. Саврасов замедлил шаг. Ему хотелось постоять немного над водой, гладкой и блестящей, будто внутренняя поверхность раковины. Но он вспомнил, что Тамара торопится.

– Понимаете, – продолжил он прерванный разговор, – когда сложилось достаточно полное представление об организме, как комплексе колебательных систем, невольно возникло сравнение с радиоаппаратом. И как-то меня поразила одна мысль – и сейчас еще не дает покоя. Попов. Понимаете, вот он первый раз включил свой приемник. Сначала – ничего. Это ведь не паровая машина, ничего не крутится, не качается. Но вот наконец – звонок. Где-то ударила молния. Для него это была победа. А теперь поставим на его место современного радиста. Он выходит в эфир, нетерпеливо гонит стрелку вдоль шкалы – и ничего, кроме тресков и шорохов, полное одиночество. Понимаете?