Миша Перышкин и антимир

«Может быть, вам нужен еще один костюм? — подсказал Голос. — Мы можем материализовать такой же костюм, какой висит у вас в шкафу в комнате».

— Но обязательно личное?

«Обязательно».

Миша подумал еще секунду — он был бледен. Потом сказал:

— Ладно. Я все понял. Осушите Сахару.

«Что?»

— Осушите Сахару.

От нервного напряжения он так и сказал: «осушите» вместо «обводните». Но потом сразу поправился:

— То есть обводните. Обводните Сахару.

«Сахару?» — переспросил Голос.

— Да-да, Сахару. — Миша чувствовал, что у представителей Антимира уже мало времени, и сам начал спешить. — Это у нас в Африке пустыня. Совершенно нет воды.

В Антимире помолчали, потом Голос мягко объяснил, что Миша, очевидно, не понял сути дела. Им нельзя совершать такие действия, которые изменили бы судьбы больших групп населения. В Антимире не имеют права этого делать. Да и как ее обводнять, Сахару? Если набить туда воды, например, из Средиземного моря, там кто-нибудь может утонуть. И вообще, такие вещи не делаются с маху. Неужели Миша не знает, что такое «личное»?

— Знаю, знаю, — нетерпеливо отмахнулся Миша. — Чего там тянуть. Все ясно.

Он опять задумался и затем сказал:

— Тогда уничтожьте Австралийские Кордильеры. Просто снесите их совсем.

И сразу принялся объяснять, что Австралийские Кордильеры — это огромная горная цепь, которая тянется вдоль всего восточного побережья Австралии и задерживает влажные ветры, дующие на материк. (Он вычитал это в энциклопедии.) На этот раз в Антимире молчали довольно долго, потом Голос сухо спросил:

«Это нужно вам лично? Эти горы лично вам мешают?»

— Да, лично мне, — твердо ответил Миша. Затем он сразу испугался, что Голос спросит его, бывал ли он в Австралии. Он там, естественно, не бывал, а врать ему не хотелось.

Но Голос заговорил о другом.

«Скажите, а как вы понимаете „личное“? Что это такое?»

И тут оказалось, что Миша не знает, что такое «личное». Всю жизнь он полагал, что личное — это то, чего ему хочется больше всего. Во время войны, например, ему хотелось, чтобы она скорее кончилась. Потом — чтобы быстрее была побеждена разруха. Еще позже — чтобы скорее строились дома. Все это было его личными желаниями, и, побуждаемый ими, он старательно воевал, затем ездил от газеты строить колхозные электростанции, рыл землю на субботниках. А теперь его заботило, что в Сахаре нет воды, что огромная часть Советского Союза покрыта вечной мерзлотой, что между Англией и Францией до сих пор нет подводного туннеля, что количество подписчиков на нашу газету растет медленнее, чем хотелось бы, и что вопросы использования энергии приливов еще не подняты на надлежащую высоту…

«Но подождите! — прервал его Голос. — Неужели вы не хотите, например, чтобы мы скопировали для вас автомобиль? Такой же, как в соседнем саду».

На какой-то миг перед умственным взором Миши встало видение новенькой «Волги», сияющей никелированным радиатором. Но он тотчас же сообразил, что такой неизвестно откуда взявшийся автомобиль никак не удастся зарегистрировать в ГАИ.

«А рояль?»

Но рояль ему некуда было поставить. Он жил с семьей в одной-единственной комнате на Серпуховке.

«Может быть, тогда квартиру?»

Но и это отпадало, так как на работе он должен был на днях получить ордер.

Они вдвоем отбрасывали одно предложение за другим, и постепенно выяснилось, что Мише лично ровно ничего не надо. То есть ему надо было очень многое. Не помешали бы и автомобиль, и дача, и новый костюм, и шуба для жены, и даже просто прибавка к зарплате. Но всего этого он хотел добиться сам.

В конце концов Миша поднял голову и спросил, не могут ли представители Антимира просто перенести его сейчас в Москву. Минут на пять. Ему хотелось бы взглянуть, как в редакции справились с номером.

«Пожалуйста», — сказал Голос.

И в ту же минуту сад стал проваливаться под Мишей, он сам очутился на огромной высоте, а внизу уже плыли крыши дач, темные прямоугольники и квадраты садов и далеко протянулась двойная нитка железной дороги.

В ушах у Миши засвистело, ветер грубо влез ему под пиджак и рубашку за пазуху, обхватил грудь и голую спину крепким, ощутимым холодным объятьем.

По словам Миши, он долетел до Москвы минут за пятнадцать. Но ему не пришлось насладиться этим полетом и толком ничего рассмотреть внизу, так как у него сразу же от сопротивления воздуха начали слезиться глаза. Сначала он вцепился пальцами в полы пиджака — почему-то ему показалось, что так будет безопаснее. Позже он отпустил пиджак и прижал руки к груди, чтобы было не так холодно.

«Куда теперь?» — раздался через некоторое время Голос.

Полет замедлился, Миша открыл глаза и увидел, что висит над улицей Горького, в районе Центрального телеграфа. Совершенно окоченевший, он попросил опустить его, встал на ноги и огляделся.

Странно и непривычно выглядела улица Горького в этот предутренний час. Небо было еще темным, над асфальтом горели фонари, и витрины изнутри светились. Хотя ночь стояла безоблачная, на тротуаре и на мостовой, подсыхая, чернели лужи. Миша догадался, что здесь недавно прошли поливные цистерны.

Сначала ему показалось, что кругом нет ни души. Но, осмотревшись и попривыкнув, он увидел там и здесь в отдалении дворников в белых выстиранных фартуках, две машины для уборки мусора, а напротив магазина «Сыр» — ремонтную вышку Трамвайно-троллейбусного управления. А совсем близко, шагах в пяти от него, стояли какие-то две фигуры. Одна, судя по доносившемуся к Мише лающему гортанному говору, принадлежала иностранцу. Вторая — при синем джазовом пиджачке и маленьких усиках — соотечественнику. Личность с усиками поспешно засовывала под пиджак что-то завернутое в газету.

Увидев неожиданно появившегося Мишу, фигуры испуганно отпрянули одна от другой.

Миша уже подумал, не следует ли ему взглянуть, чем они занимаются, но тут заметил и третье действующее лицо этой маленькой сценки. Со стороны Ермоловского театра к двум коммерсантам приближался лейтенант милиции. Его взгляд был так пристально устремлен на личность с усиками, что Мише сразу стала ясна ненужность вмешательства со стороны.

Уже несколько отогревшийся, он попросил представителя Антимира поднять его в воздух и, указывая направление, полетел на небольшой высоте над Охотным рядом и площадью Дзержинского.

Очень обидно, конечно, что Миша так и не решился зайти, или, вернее, «залететь», в редакцию во время этой богатой событиями ночи. Если б он, например, вошел в окно отдела строительства — отдел помещается на четвертом этаже — и предстал перед глазами завотделом, нашего уважаемого Петра Петровича, всякие сомнения в подлинности случившегося отпали бы.

Но факт остается фактом — Миша Перышкин не залетел в редакцию. Он только порхал в воздухе возле ее окон в течение трех или пяти минут.

По его словам, Миша видел, как Петр Петрович сидит за столом и, отражая своей умной, несколько полысевшей головой свет высокой настольной лампы, читает еще сырой лист гранок. И действительно, впоследствии удалось установить, что Петр Петрович сидел в этот час как раз в позе, описанной Мишей, и читал весьма содержательную статью об уборке дворов с ярким, но, быть может, не вполне удачным заголовком «Время жить и время убирать».

По словам Миши, он совсем было приблизился к подоконнику — окно было раскрыто — и совсем уже вознамерился ступить внутрь, но в этот момент дверь в кабинете распахнулась, и туда ворвался, потрясая какими-то листами, Петр Иванович Техминимум.

И опять-таки установлено, что в эту ночь Петр Иванович несколько раз врывался в отдел строительства и требовал, чтобы статья об уборке дворов была сокращена: первый раз на пять строк, затем еще на десять и в последний раз — на пятнадцать.

Но так или иначе, увидев ответственного секретаря, Миша сразу вспомнил, как он подвел газету со своими снимками. Сердце у него сжалось, он оттолкнулся рукой от стены и попросил, чтобы его перенесли обратно в Кратово.