Повести о Ветлугине (илл. П. Павлинова)

Петр Арианович нервным движением поправил очки.

— Нет, ничего, так… — пробормотал он садясь. — Мысли вслух… И, конечно, некстати…

После этого он перестал бывать у нас, несмотря на все ухищрения моего дядюшки.

Он решительно не желал пополнять собой его коллекцию.

Глава третья

СВЕТ В ОКНЕ

А в училище больше всех интересовались учителем я и мой друг Звонков.

Дружба наша началась на уроке арифметики, при довольно странных обстоятельствах.

В ту зиму я долго болел, а когда опять явился в класс, за моей партой сидел новичок — стриженый, черненький, на вид бука, с толстым лицом и забавно вздернутым носом.

Условия предложенной классу задачи выглядели, кажется, так: два путешественника отправились из пункта А в пункт Б, причем, как водится, один позже другого. Требовалось узнать, через сколько времени второй догонит первого, если… И так далее.

Покосившись на соседа, я увидел, что он отложил перо и рассеянно смотрит в угол, шевеля губами. — Ты что? — шепотом спросил я.

— Да вот не пойму, почему второй догонял первого, — также шепотом ответил он. — Может, сыщик был? Или мститель?

Я задумался.

— И что за пункты такие? — продолжал бормотать сосед. — А и Б?… А и Б?…

— Если А — это Африка, — неуверенно предположил я. — Б — Бразилия… Тогда можно понять. Оба путешественника добывали алмазы в Африке на копях…

— Ага! И первый у второго похитил алмаз? Обстановка уточнялась. Было совершенно очевидно, что составители задачника Шапошников и Вальцев умолчали о многом. Одна красочная подробность выяснялась за другой.

— А тот — в погоню за ним…

— На шхуне через Атлантический океан…

— Да, на шхуне… Настигает его в Бразилии на берегу и…

— Звонков Андрей, — донеслось до нас издалека. — Какой ответ получился у тебя, Звонков?

Мой сосед медленно поднялся и застыл потупясь. Поза его говорила сама за себя.

Глаза математика остановились на мне, он ласково кивнул. Я вздохнул и тоже поднялся…

Нас оставили в наказание без обеда. (Впрочем, судьба, говорят, поступала так не раз и со взрослыми мечтателями.)

Сидя рядышком в пустом классе, мы некоторое время приглядывались друг к другу.

— Слушай, — произнес мой сосед, видимо проникшись ко мне доверием, — тебя лупцуют дома?

— Н-нет, — ответил я нерешительно. — А тебя?

— Ого!… Еще как!

Отец Андрей, конторщик на речной пристани, овдовел в прошлом году. После этого характер его переменился. Он начал пить запоем, как умеют только отчаявшиеся вконец русские люди. В пьяном виде он становился страшен, смертным боем бил сына, если тот подвертывался под руку, жег его учебники и тетрадки, выгонял из дому на мороз или под дождь. Протрезвившись, был тих, плакал, просил прощения.

— Рассерчал я раз на него, — рассказывал мой сосед, — решил совсем из дому уйти. Ну тебя, думаю, к богу с пьянством с твоим…

— Уйти?… А куда уйти?

— Ну, мало ли куда! На Волгу к плотовщикам. Или к верному морю, в Одессу. А там — юнгой на корабль…

— Не ушел все-таки?

— Не ушел. Вернулся из Рыбинска.

— Почему же так?

— Отца жалко стало…

Он неожиданно улыбнулся, немного сконфуженно. Улыбка у него была замечательная. Улыбались не только рот и глаза, но даже нос, который забавно морщился, будто владелец его собирался чихнуть.

Так в то томительно длинное, голодное «безобеда» завязалась моя дружба с Андреем Звонковым…

Кто лучше меня мог понять его? Нет, в доме тетки, у которой я жил, никто не «лупцевал» меня, но что из того? Иной раз с горя тоже хотелось податься куда-нибудь на Волгу или в Одессу.

Мы с дядюшкой не терпели друг друга.

Возможно, ему неприятен был мой приезд (меня к ним привезли совсем малышом). Во всяком случае, он хмурился, когда в сопровождении тетки входил в гостиную, посреди которой стоял я.

Потом сразу же заулыбался и стал тормошить меня, спеша завязать знакомство, в котором не был заинтересован. Дети очень чутки ко всякой фальши.

Заметив, что я дуюсь, тетка, добрая женщина, решила; исправить положение. Она сказала:

— Что ты, Леша, такой? Дядя шутит. Дядя всегда шутит. Он будет тебе вместо папы.

— Мой папа умер, — сказал я, глядя в пол.

И как ни уговаривали меня, я повторял эти слова упрямо, как заклинание, изо всех своих детских сил защищаясь от чужого человека с неискренней улыбкой, которого хотели навязать мне в папы.

— Чудак какой-то! — сказал дядюшка отходя. Этими словами он как бы вынес приговор. Он презирал чудаков.

С годами антипатия между нами углублялась. Видимо, все более определялось во мне то, что он считал проявлением смешного чудачества.

Не раз, подняв глаза от книги, я ловил на себе его испытующе-недоброжелательный взгляд.

— И в кого такой? — говорил он, поворачиваясь к тетке. — Никогда у нас не бывало таких… — И пророчествовал: — Ой, смотри, Алексей, зачитаешься, мозги свихнешь! Фантазии до добра не доведут… Слыхал поговорку: «Чудак все таланты имеет, а главного нет: таланта жить…»

Или принимался вышучивать.

— Алексей уже пугач прочистил, — сообщал он тетке, — и кусочки сахара стал откладывать. Остановка за двойкой по арифметике. Двойку получит — и к индейцам сбежит.

И сам смеялся своей выдумке.

Бывало по вечерам от нечего делать он начинал придираться к моей наружности:

— Ну разве путешественники такими бывают? Погляди на себя в зеркало, погляди! Подбородок — как у девочки, брови жиденькие… А нос?…

Я глядел на себя в зеркало и тосковал. Возразить дядюшке было нечего. Я не любил своего лица. Характер на нем был намечен пунктиром.

Сделав уроки, я спешил взяться за книгу, торопливо распахивал ее, как окно в другой, яркий, залитый солнечным светом мир. Однако и сюда из глубины комнаты доносился противный, квакающий смех…

Так тошно делалось от этого кваканья за спиной, что я откладывал книгу и кидался к выходу.

— Леша, куда?

— К Андрею. Уроки делать…

Перебежав улицу, я приникал к стене дома и издавал условный свист. Троекратный, согласно хорошим романтическим традициям!

Тотчас в окне появлялся силуэт моего приятеля. Я видел, как он мечется по кухне, торопливо натягивая шинель.

— Андрюшка, куда?

От грубого голоса его отца дребезжали стекла.

— «Куда, куда»! — бранчливо отвечал Андрей. — Сами знаете куда. К Лешке. Уроки готовить…

Он кубарем скатывался с крыльца, и мы мчались по улице, будто подхваченные снежным вихрем.

В кружащейся белой пелене возникали справа и слева низенькие домики с нахлобученными по самые, окна крышами.

Одна игра сменяла другую. То мы пробирались вдоль заборов, сжимая в руках воображаемые карабины, то перепрыгивали через канавки и сугробы, «сбивая след». А если нас нагонял случайный прохожий, трусивший по тротуару озабоченной рысцой, мы сопровождали его иногда до самого дома, оберегая от предполагаемых преследователей.

Город в эти часы принадлежал только нам. Он волшебно преображался. Собор, купол которого нависал над улицей, превращался в вершину Скалистых гор. Сами улицы казались то ущельями, то руслами рек. И мы без устали кружили в этом маленьком, выдуманном нами мирке, как белки в колесе, подгоняемые своим воображением.

Вспоминая сейчас это время, понимаю, что мы грезили на ходу. Свойство возраста!…

А когда надо было расходиться по домам, наши спутники — индейцы в длинном, до пят, перьевом уборе, пираты со сверкающими кинжалами в зубах, переодетые графы и герцоги в черных полумасках, сгорбившись, исчезали в переулках. Улицы были пустынны и тихи. Лишь снег негромко поскрипывал под ногами. Мелькали мимо низенькие дома, провожая нас тусклым взглядом подслеповатых окон…

Но однажды мы увидели яркий свет в окне.

— Вон лампу зажгли, — сказал Андрей без особого интереса. — У исправницы…

Подле невысокого деревянного дома стояло дерево. В столбе света, падавшем из окна — почему-то он был зеленым, — иней на ветках искрился подобно стеклярусу на празднично убранной елке.