Русалка

Все случившееся объяснялось очень просто: старик умер от испуга, а его стража всего-навсего лишь защищала теперь свою репутацию. Вероятно, кто-то из них тайно внушил отговорку о колдовстве местным властям, а остальные дружно ее подхватили. Вот такова была, на самом деле, правда о случившемся прошедшей ночью. Петр Кочевиков гораздо больше верил в человеческие слабости, чем в способности колдунов, потому что доказательства человеческой слабости встречались на каждом шагу, а колдовство всегда стояло под вопросом, как, например, в случае с «маленьким старичком», который, считаясь самым распространенным домовым, должен был бы оберегать конюшни, но которого никто никогда не видел. Колдовство на самом деле всегда было предметом ничем не ограниченной веры в возможности других людей.

Он наверное мог бы даже воспользоваться этим в другое время, но именно сейчас эта самая человеческая слабость предлагала ему выбор: или быть повешенным с соблюдением всех правил и законов, или же получить более быструю расправу. Стража будет гоняться за ним без всяких правил… возможно, подгоняемая страхом самим оказаться на месте Юришева.

Единственный путь получить хоть какую-то безопасность заключался в том, чтобы покинуть пределы города, а для этого он должен миновать городские ворота… где стража, по общему мнению, редко выполняла свою работу должным образом, следя за теми, кто входит или выходит за городские стены. Но теперь, после совершенного убийства, они будут очень тщательно следить за выходом из города, и нет никакой надежды выбраться за ворота днем. Поэтому для него не оставалось ничего лучшего, как прятаться в конюшне до наступления темноты, а потом испытать судьбу, разумеется при условии, что он сможет ходить, в чем, однако, у него еще не было полной уверенности.

Рана по-прежнему продолжала болеть, хотя прошедшая ночь должна была бы ее успокоить.

— Как ты себя чувствуешь?

Петр ухватился за ограждение стойла, чтобы попытаться встать. Но его испуг был напрасным: это всего-навсего вернулся Саша, силуэт которого вырисовывался в дверях. В руках у него были ведра. Он подошел ближе и опустился около деревянной подпорки.

— Я принес тебе яблоко, — сказал мальчик. При этом он поднял одно из ведер с водой и добавил: — А это очень чистая вода, мы заливаем ее только в кормушки.

— Спасибо, — сказал Петр, в голосе которого не слышалось приличествующего такому случаю одобрения. Он припомнил свои завтраки в «Цветке», постель в своей комнате, свои любимые вещи, лошадей, все еще так и остававшихся в конюшнях, и ему стало грустно. Он подумал о том, что никто из его друзей не протянул ему руку помощи, и вот теперь оставался этот мальчик, прислуживавший в «Петушке», над которым, как было известно всему городу, с самого рожденья тяготело проклятье неудач. Так говорили злые языки, но Петр Ильич Кочевиков воспринимал эти слухи почти так же, как относился к разговорам о колдунах, ворожеях или гаданьям на кофейной гуще. Родители этого ребенка погибли в огне, что явилось кульминацией всех несчастий, которые могут припомнить многие, и которые начались именно с момента его рождения…

Теперь все, посещавшие «Петушок», часто поговаривали между собой, подталкивая при этом друг друга локтем, когда Саша совал свой нос в дела, происходившие в общем зале трактира: «Взгляни-ка на него, да пролей каплю на пол для домового, разве не видишь, что среди нас человек с дурным глазом…"

Петр вспомнил, что и сам не раз поступал так, принимая все это за шутку, и так же делали его друзья.

И если бы он соблазнился прямо сейчас этой быстро промелькнувшей в его голове мыслью, то мог бы подумать, что его собственные дела складываются так плохо именно из-за присутствия мальчика…

Он даже не рискнул бы посчитать его сейчас дураком, потому что не мог представить себе, где бы еще в Воджводе ему удалось бы провести так безопасно целую ночь, как не в компании Саши Мисарова.

— Как ты чувствуешь себя с утра? — спросил тот, усаживаясь на корточки перед Петром. Он достал из глубины кафтана хлеб, яблоко и протянул все это Петру.

— Лучше, — ответил Петр, припоминая отдельные моменты прошедшей ночи, когда Саша перевязывал его рану и допоздна сидел около него. А может быть, Саша обычно и спит прямо здесь, в конюшне? Это было вполне возможно, если учесть отношение родственников к мальчику.

— Они говорят, — сказал Саша, — будто ты прошлой ночью вломился в дом боярина Юришева.

Петр даже прикрыл глаза, а его рука, вместе с яблоком, замерла на полпути ко рту.

— Я просто навещал там друга. Я не вор, — сказал он.

Разумеется, подумал он про себя, и сама госпожа и ее богатые родственники будут отстаивать версию кражи со взломом. Никак иначе не может быть сказано о боярыне Ирине, кроме как об убитой горем вдове.

— Они говорили еще, что тебя кто-то нанял, чтобы напустить колдовство на этот дом.

— Напустить… колдовство…

Саша чувствовал себя явно не в своей тарелке.

— Я не собирался делать ничего такого, — продолжал Петр с замирающим сердцем. — Но они наверное говорили о чем-то определенном?

— Они говорили, что это было связано с делами самого боярина Юришева. Кто-то из его врагов нашел колдуна, а уж этот самый колдун и решил все устроить через твое участие, и именно от этого боярин и умер.

— Ах, Боже мой, — только и смог сказать Петр.

— Вот охотники за ворами и ищут тебя. Они были и здесь. Я не знаю, слышал ты или нет их прошлой ночью… Я знаю, что Дмитрий Венедиков твой приятель, да еще Василий Егоров. Я мог бы отнести им записку.

Петр тут же вспомнил, как Дмитрий вытолкал его прочь, и это воспоминание до боли обожгло и испугало его.

— Нет, — сказал он, — не нужно.

— Но ведь они богаты, — запротестовал Саша. — Они могут помочь тебе.

Так вот, значит, где было объяснение тому участию, которое мальчик принял в судьбе Петра: он сам выдал себя, заведя разговор о его богатых друзьях, от которых надеялся получить маленькую выгоду и для себя.

Но Саша с самой прошлой ночи ошибался, надеясь, что богатые друзья помогут Петру.

— Так все-таки почему же? — спросил он мальчика, пытаясь между словами откусить сморщившееся за зиму яблоко. — Почему ты рискуешь, приглядывая за мной?

Саша только покачал головой, будто все еще раздумывая над происходящим.

— Ведь нельзя сказать, что я могу быть неблагодарным, — заметил Петр. Саша по-прежнему не спускал с него глаз, а Петр хотел знать, насколько могут совпадать его собственные мысли с рассуждениями мальчика. Наконец Саша сказал:

— Но что же ты будешь делать, если не обратишься к своим друзьям?

— Да нет, разумеется, они помогут, — сказал Петр. — Они, вне всякого сомнения, узнают, что произошло. Но им не нужно знать, где я нахожусь именно сейчас, на тот случай, если кто-нибудь спросит их об этом: тогда они абсолютно честно смогут сказать, что не знают. Но со временем они уладят это дело. Ведь у них есть и связи и влияние. Поэтому все, что мне сейчас необходимо, это остаться здесь, вне досягаемости стражи.

— И как долго ты собираешься пробыть здесь?

— Я не знаю, может быть, несколько дней. Ведь сейчас я не могу даже ходить, Саша Васильевич! Если же ты отправишься к моим друзьям и при этом что-то случиться, да если стража узнает обо мне раньше, чем мои друзья успеют хоть что-то предпринять в городской думе, меня убьют немедленно, без следствия, без суда и без всякой тому подобной канители. Теперь ты знаешь, какова, на самом деле, правда. Поэтому самым безопасным для меня будет оставаться здесь, пока мои друзья не исправят положение. Мне нужно всего лишь спрятаться и больше ничего, только место, где я мог бы поспать, ну, может быть, немного еды, но я боюсь даже просить, чтобы…

Саша все больше хмурился, а Петр неожиданно почувствовал, что опускается до того, чтобы упрашивать конюшего, который ничего не должен ему и который, вполне возможно, если жадность возобладает над ним, может, отправиться прямо к Дмитрию и рассказать ему, где скрывается Петр.