Русалка

Мальчик почти сорвался на крик.

— Но это бессмыслица, — сказал Петр.

Саша насупился, отвернулся в сторону и некоторое время тер глаза.

— Это тебе сказал твой дядя?

— Нет, это сказала наша соседка. Наш дом сгорел дотла. Люди в городе говорили, что я приношу лишь одни несчастья, будто я человек с дурным глазом, а дядя Федор никогда не разрешал мне приближаться к посетителям и объяснял мне при этом, что, если кого-то из них постигнут неудачи, то люди будут уверены, что в этом моя вина.

— Очень любезно с его стороны.

— Но это не простое совпадение! Все происходит в зависимости от моихжеланий…

— Тогда почему бы тебе не захотеть стать князем или царем?

Саша опять насупился и ничего не сказал на это замечание.

— Тогда нечего и говорить, что все происходит так, как ты того хочешь.

— Ты не можешь знать, как это может повернуться в том или другом случае. Если ты рассуждаешь о подобных вещах, то представь себе, что царь может умереть или случиться война. Мне не нравится такое, и я даже не желаю думать об этом!

— Значит, у тебя большие замыслы. Так чего же ты все-таки хочешь, малый?

— Я не хочу ничего.

— У тебя нет никаких желаний? Тогда пожелай, чтобы мы благополучно выбрались из этой истории, если это сработает.

— Ты так ничего и не понял. Ведь нельзя именно так прямо выражать свои желания. Например, если бы мы умерли, то уж наверняка бы выпутались из этой истории, и желание было бы выполнено, но вот таким образом. Ты должен думать о чем-то таком, что не содержит никакого вреда в себе, и даже тогда ты не знаешь чего-то конкретного, потому что думаешь сразу обо всем…

— Итак, ты пытаешься ничего не хотеть и стараешься ни в чем не нуждаться. Но ведь, на самом деле, это сплошная чертовщина, Саша Васильевич. Это та самая чертовщина, в которой ты живешь.

Саша шмыгнул носом.

Петр порой удивлялся и собственной доверчивой глупости, которая, возможно, и привела к тому, что он был предан всеми, кого он до сих пор знал, и поймал себя на том, что вот и теперь был готов поверить этому ребенку с убежденностью и верой, которых он не испытывал сейчас ни к кому другому, принимая во внимание, что совсем недавно он имел свои собственные иллюзии и находился в плену собственных фантазий, о которых, по крайней мере, было приятно вспоминать, если они еще оставались при нем.

Но Саша был другой.

Бедный сумасшедший парень, подумал Петр. И ведь он не совсем потерял рассудок. Во всяком случае, хорошо, что его не подталкивали к этому.

— Но так ты не сможешь добиться верного результата, парень. Ты ведь загадываешь лишь вероятное желание. А вот, к примеру, что ты должен пожелать для нас: царь выезжает на прогулку и встречает нас с тобой. Он видит, какие мы честные и правдивые, и… делает нас богатыми и счастливыми. Так пожелай нам жениться на царевнах и умереть через сто двадцать лет, богатыми, как бояре, и окруженными многочисленными внуками…

— Так ничего не получится.

— Ты слишком простодушен или чрезмерно правдив, Саша Васильевич. Тебе нужно учиться смеяться. В том-то и состоит твоя беда, что ты уж слишком серьезен.

Пока они шли, он все время похлопывал Сашу по плечу, и это очень помогло ему: когда в следующий момент он ударился лодыжкой о выступавший из земли камень, то удержался от падения, тут же опершись рукой о плечо мальчика.

— Петр!

На ногах он устоял только с сашиной помощью.

— Пустяки, — сказал он.

Но нога, видимо, была все-таки повреждена, потому что следующие несколько шагов он смог пройти только опираясь на Сашу.

— Пожалуй, мне лучше ненадолго присесть, — сказал Петр, коротко и тяжело дыша. — Для человека в моем положении, я прошел изрядный путь. Жаль, что приходится задержаться.

Саша надергал остатков сорной травы и привычно, как делает конюх, подбирая сено с сырой земли, выбрал из нее ту, что была посуше. Теперь Петр лежал на подстилке около зарослей колючего кустарника с густыми, плотно переплетенными ветками. Вторую охапку сухой травы мальчик положил сверху, закончив сооружать единственное доступное по сезону убежище.

У них не было ни одеяла, ни теплой одежды. Петр был в одной рубашке, а Саша в самом легком кафтане. Он продолжал упрекать себя за то, что не успел захватить попону или какую-нибудь подходящую одежду. Ему следовало думать об этом, а не только о том, как бежать, сломя голову, со двора.

Или, к примеру, он мог бы вспомнить и о еде, которая вполне могла бы разместиться у него в карманах… если бы Петр еще раньше взял да и сказал ему: «Давай, убежим отсюда, раз и навсегда…"

Теперь, когда они перестали двигаться, Петр может замерзнуть: ночной холод вместе с ветром доберется до них, а одеяло из сухой травы было единственным, что Саша мог придумать.

— Ты добрый малый, — сказал Петр, постукивая зубами. — Хороший парень… У тебя гораздо больше чуткости, чем у Дмитрия, и вряд ли он когда-нибудь обретет ее…

Саша продолжал дергать траву, до тех пор, пока ему не стало жарко, пока он не содрал кожу на руках, и, в конце концов, соорудил около Петра небольшой стог, похожий скорее на маленький крепостной вал. Затем он улегся рядом и навалил всю эту гору сухой травы сверху на них обоих.

Теперь, по крайней мере, он ощущал слабое тепло. Он устроил внутри нечто, похожее на нору, расстегнул кафтан и придвинулся, как можно ближе к замерзавшему Петру.

— Пожелай, чтобы завтра был теплый день, — пробормотал Петр. — Пожелай нам лошадь, а лучше сразу две, когда дойдет до этого очередь, да не забудь про царскую коляску.

— Лучше я пожелаю, чтобы ты был жив, — сказал Саша, стараясь, чтобы это его желание исполнилось как никакое другое.

Он пытался не дрожать, ощущая рядом с собой холодный бок Петра. Но дрожь, которую он с трудом удерживал, была не от холода, а от страха.

— Хорошо, — сказал Петр. Дрожь, охватившая и его, понемногу стихала. — Но я буду рад, если ты не забудешь при этом кое-какие детали.

А спустя еще некоторое время, добавил, все еще слегка подрагивая:

— Не забудь все-таки пожелание про лошадей: постарайся, чтобы обе были быстрыми, если найдешь время, и запомни, что мне всегда больше нравились черные.

5

— Так-таки нет лошадей, — посетовал Петр, просыпаясь утром. В воздухе попахивало морозцем, как тут же успел заметить Саша, а в такое время лучше всего было бы оставаться в их относительно теплом укрытии. Но опасения возможной погони и острые насмешки Петра портили все впечатление об отдыхе.

— Ни лошади, ни нового кафтана, ни кареты, — сказал Петр. — А я еще ожидал, что к завтраку пожалует сам царь. А может быть, к ужину, как ты думаешь?

Саша вскочил, вытряхнул остатки засохшей травы из своих волос и почувствовал, как самые мелкие из них провалились за ворот.

— Да, я вижу, что чувства юмора у тебя нет, — продолжал Петр.

Любой мог бы разозлиться на Петра, если бы в этот момент он не попытался подняться и, покачнувшись, ухватился рукой за ветки кустарника, покрытые острыми шипами. Саша даже поморщился, внутренне содрогнувшись, когда тот разодрал о колючки ладонь. Он опустил руку вниз, стряхивая кровь, затем обсосал рану и поднял руку вверх. Кровь все еще сочилась.

— Ты, случаем, не делаешь заговоры от малых ран? — спросил он.

— Нет, — печально произнес Саша, и начал помогать ему подниматься. — Но мне очень хотелось бы.

Прошло еще некоторое время, прежде чем они двинулись в путь. Холод по-прежнему стоял в воздухе, но при их безодежности он же и был единственным помощником: разогнать его они могли только быстрой ходьбой. И все время мальчик старался помогать Петру.

— Становится немного лучше, — проговорил наконец Петр, когда движение и тепло от поднявшегося солнца разогрели его спину. С этого момента его мысли оживились и голова понемногу начала работать. Он прежде всего подумал о том, что мальчик все утро выглядел тихим и печальным. — Не вешай голову, — сказал он. — Теперь мы уже далеко и от города, и от большой дороги. Мы пересечем ее снова, в конце концов, но уже в таком месте, где нас не будут искать…