Искатель. 1983. Выпуск №4

Покончив с бритьем, Андреи вышел из душевой, натянул синие брюки, вскрыл свежий пакет с белыми свитерами. На груди поблескивала золотая эмблема — цветок стилизованной лилии и парящий над ней альбатрос. Постоял перед зеркалом, вызвал на связь диетолога, распорядился доставить завтрак в каюту. Взглянул на часы. Торопиться некуда — до старта люггера больше трех с половиной часов. Возник соблазн: выйти на лыжную горку «поймать ветёрок». Нет, Грижас не даст. Поднимет скандал и не даст. Даже пройтись по лыжне не позволит, хотя там ее пропахали настолько, что ездить противно. Вчера не позволил. «Сделайте милость, Андрей Васильевич, разрешите своему организму стабилизироваться после рабочей нагрузки. На двое суток я запрещаю вам все виды силовых разминок. Бассейн, и только бассейн. Но и в воде без всяких спортивных фокусов». Ладно, бассейн. Тоже неплохо. А что касается «фокусов» — это Грижас как-нибудь переварит, ему не впервой.

Андрей рассовал бытпринадлежности в гнезда фиксаторов, вышел.

2. ОРЛЫ МУХ НЕ ЛОВЯТ

Пока он отсутствовал, автоматы-уборщики сделали свое дело: искусственный мох был промыт и аккуратно причесан, свежо и опрятно пахло геранью. Из спального отделения исчезло белье. Рабочие стол и кресло тоже исчезли — в холле, кроме портфеля, ничего не было. Портфель не значился в программном регистре уборщиков.

— Тринадцать-девять, — произнес Андрей формулу обращения для автомата-бытопроизводителя. — Завтрак.

Метровый участок ковра вспучился, неприятно зашевелился (словно там задергалось что-то живое), мох сошел пухлыми складками и, пропустив наружу матово-белую полусферу, снова сомкнулся вокруг ножки подъемника.

— Кресло, — добавил Андрей.

Ковер повторил неприятное шевеление. Усевшись, Андрей, ощутил последнюю судорогу кресла, подумал: «Гармония между вещами и человеками». Ударом пальца о край полусферы заставил ее распахнуться. Приятный сюрприз: в хрустальном вазоне живая ветка расконсервированного багульника. Едва он наполнил бокал кумысом, как тишину под сводами грота разогнали прозрачные звуки клавира Гайдна. Завтрак был сервирован хрусталем алмазной огранки. Давно бы так. Металл надоел…

— Тринадцать-девять, будь любезен… окно.

Лунный блеск таежной поляны угас — за пределами грота распахнулась звездно-черная пропасть.

В стекловидных толщах диковинно вогнутых деталей интерьера каюты потекли ручьи рубиново-красных огней (в спальне — медово-оранжевые). Будто сидишь в огненной полости раскаленного до свечения кварцевого массива. И будто бы свежесть воздуха объясняется тем, что открытая в звездную бесконечность сторона этой полости пропускает сюда космический холод.

Под прямым углом к траектории орбитального радиус-хода ничего, кроме звезд, не было видно. Андрей пил кумыс и смотрел, как драгоценный ковш Большой Медведицы медленно заваливался кверху дном. Ось этого медлительного, малозаметного для глаза переворота проходила через крайнюю звезду ковша — Дубхе (сегодня, как и вчера, она держалась у левого среза окна-экрана). Парадокс профессии космонавта: чаще всего имеешь дело как раз с неподвижными звездами. Во время крейсерского хода практически полная неподвижность звездной сферокартины утомляет молодых пилотов-стажеров больше, чем все остальное, — шестичасовое однообразие крейсерских вахт они пытаются скрасить разными способами. Он старался не вмешиваться. Сами должны усвоить: любые способы бесполезны. Кроме одного: ни на минуту не терять ощущения скорости. Но для этого надо родиться пилотом.

— Тринадцать-девять. Передний обзор.

Всю ширь обзорного поля заполнила собой дымящаяся выпуклость багровой атмосферы Титана. Красновато-оранжевый цвет плотной, как у Земли, газовой шубы создавал иллюзию, oт которой сердце невольно сжималось в тревоге, — иллюзию мирового пожара. Казалось, «Байкал» совершает радиус-ход над планетой, застигнутой в момент уничтожительной войны… Крупнейший спутник Сатурна, медленно меняя панораму очень расплывчатых багрово-дымных уплотнений в глубинах газовом — почти полностью азотной — оболочки, неторопливо поворачивался навстречу орбитальному движению корабля. Словно демонстрировал глобальность внутриатмосферного пожарища, а заодно свою планетарно-громоздкую неохватность. Живописной противоположностью этому царству багровых красок был красиво переливающийся в верхнем, разреженном слое атмосферы шелковистый ультрамарин фотохимической дымки: местами с голубым отливом, местами с фиолетовым и густо-синим, как павлинье перо. По мере движения корабля голубые, синие и фиолетовые расплывы то вытягивались в широкие, но быстро тающие эфемерные арки, то преобразовывались в гигантские и тоже эфемерные трехцветные пятна. Кое-где сквозь дымку просвечивали самые яркие звезды. Прямо по курсу «Байкала» с опережением в полкилометра шел спутниковый комплекс «Титан-главный» — флагман орбитальных баз лунной системы Сатурна, или попросту ФОБ на языке сатурнологов. Андрею и помнилось, как вчера утром, после корректировки сближения, штурман «Байкала» Иван Ермаков отпустил по адресу ФОБа:

«Сдается мне, эта штука сбежала из духового оркестра». А кто-то добавил: «И по пути разнесла продовольственный склад. Иначе откуда на ней такая прорва бидонов, бутылок, сосисок, колбас и консервных банок!..» Шутка была заразительна: теперь ему тоже казалось, будто центральный корпус ФОБа «здорово смахивает на ненормальных размеров корнет-а-пистон», окруженный четырьмя бидонообразными громадами и обильно увешанный дополнительными пристройками самой причудливой формы, которые портили вакуум-архитектурную композицию этого, в общем-то, впечатляющего космотехннческого комплекса.

Андрей неторопливо жевал, разглядывая щедро иллюминированный ФОБ и отмечая, что изменилось в нем за год. Изменилось многое. Сверкал на солнце парус новой антенны ДС (дальняя связь). Дополнительные пристройки, которых не было прежде, густо, как пеньки опятами, обросли разнообразным оборудованием. Везде были натыканы штанги и мачты, чаши лидаров, странно мерцающие синими блестками шары на тубусных удлинителях, собранные в гроздья кристаллоподобные блоки каких-то приборов. И еще там торчала в разные стороны всякая всячина. ФОБ начисто потерял силуэт корабля…

Семь лег назад этот космотехнический монстр не был ФОБом, а назывался «Дунай» и представлял собой экспериментальный корабль — первый из кораблей класса МКК — ДВС (скоростной многокорпусный контейнероносец для Дальнего Внеземелья). Проект МКК вызывал ожесточенные споры: скептики опасались вибрации боковых корпусов. И, как показали ходовые испытания «Дуная», опасались не зря: вибрация на два порядка превысила допуск. Даже скептики не были рады своей правоте, в конце концов Земле не нужна правота неудачи. Земле был нужен рентабельный космотранспорт для надежной связи с базами Дальнего Внеземелья. Рентабельный — значит, более скоростной и более грузоемкий. То есть речь шла о строительстве многокорпусных сверхкораблей типа «люстра». Но результат испытаний «Дуная» кое на кого подействовал подобно ушату ледяной воды.

Узел противоречий вокруг проекта МКК — ДВС затянулся туго. С одной стороны, экономически соблазнительные преимущества лайнеров типа «люстра» в сравнении с однокорпусными лайнерами типа «моно». В том числе неслыханная простота погрузочно-разгрузочных операций. Принять на грузовой орбите Луны предварительно загруженные контейнерами корпуса, быстро соединиться с ними в компактную «люстру», быстро доставить по назначению и так же быстро освободиться от них, что может быть проще? С другой стороны, фиаско «Дуная». Чем больше увеличивали жесткость конструкции, тем сильнее трепала ее вибрация. Дело дошло до того, что кое-кто из признанных авторитетов в области космического кораблестроения публично отрекся от идеи «люстровых» сверхкораблей. Дескать, идея опередила свой век.

Но удача пришла. Причину вибрации устранили довольно просто: вообще отказались от жесткой конструкции. В результат новый экспериментальный МКК «Енисей» с его полужестким каскаднолюстровым сочленением трех концентрических ярусов вызвал в среде пилотов скорбное замешательство. Пилоты буквально шарахались от предложений участвовать в ходовых испытаниях новорожденного сверхкорабля. «Меня — водителем этой трясучки?! Да ни за что!» — «Простите, я не умею летать на театральных люстрах». Преодолеть психологический барьер мог не каждый. Первым это сделал Валаев. Надо было видеть его лицо за минуту до старта. Скулы в буграх желваков, глаза сужены, а от холодного взгляда острых, как гвозди, зрачков мороз вдоль спины продирал. На двадцатой секунде отсчета готовности они с Валаевым, полулежа в спаренном пилотложементе, не сговариваясь повернули головы, чтобы взглянуть друг на друга. Валаев сказал: «Пустое болтают, Андрюша. Мы научим эту махину летать. И заодно научимся сами». Он ответил кратко: «Научимся». А за пять секунд до нуля добавил: «Орлы мух не ловят».