Город золотых теней

В любом случае, решил Пол, если он уже мертв, то снова умереть не может. А если жив, то, значит, очутился в сказке, а в сказках никогда в самом начале не умирают.

Облака все густели: последнюю сотню ярдов он словно продирался сквозь прогнивший муслин. Влажное сопротивление мешало ему заметить, каким ярким становится мир, но, пробившись сквозь последний слой облаков и подняв голову, Пол, моргая, увидел ослепительное бронзовое солнце и чистейшую синеву безоблачного неба.

Над головой облаков не было, но они простирались повсюду: верхний край пенистой массы, сквозь которую он пробрался, тянулся на мили вокруг упругой белоснежной равниной. А вдалеке, сверкая в ярком солнечном свете, виднелся… замок.

Пол не сводил с него глаз, и бледные стройные башни, казалось, извивались и колыхались, словно предмет, который разглядывают сквозь воду горного озера. Но все же это был, несомненно, замок, а не сотворенная облаками и солнцем иллюзия; над острыми зубцами стен развевались разноцветные флаги, а огромные ворота с подъемным мостом казались ухмыляющимся ртом, распахнутым в темноту.

Пол рассмеялся, внезапно и отрывисто, но глаза его наполнились слезами. Замок был прекрасен. Замок наводил страх. После огромной серой пустоты и заполняющих полмира облаков он был слишком ярок, слишком крепок, почти слишком реален.

И тем не менее Пол карабкался наверх именно ради него: замок призывал его к себе столь же ясно, как если бы обладал голосом, – словно смутно осознаваемый образ чего-то, ждущего наверху, заставил его полезть на дерево.

На сахарной равнине облаков угадывалась дорожка, некий намек на более плотную белизну. Дорожка эта начиналась у дерева и петляла по облакам к воротам далекого замка. Пол поднялся чуть выше, пока его ноги не оказались на уровне облачной равнины, секунду помедлил, с замиранием прислушиваясь к частым и сильным ударам сердца, и шагнул с ветки. На неуловимо жуткое мгновение белизна под ногой просела, но лишь чуть-чуть. Пол замахал руками, удерживая равновесие, но тут же обнаружил, что стоять на облаке – примерно то же, что стоять на матрасе.

И он пошел.

По мере приближения замок вырастал. Если у Пола и оставались подозрения, что он в какой-то сказке, а не в реальном мире, то все более четкий образ замка неизбежно их рассеял. Этот замок кто-то явно выдумал.

Разумеется, он был реален и весьма осязаем – хотя что все это значило для человека, шагающего по облакам? Но он был реален в том же смысле, в каком реальны предметы, в которые человек давно поверил, но никогда не видел. Сооружение имело форму замка – того замка, который только и может существовать, – но средневековой крепостью было не более, чем стул или кружка пива. То была идея замка, понял Пол, нечто вроде платоновской чистой идеи, никак не связанной с грубыми реальностями архитектуры или феодальными стычками.

Платоновский идеал? Пол понятия не имел, откуда у него в голове возникли эти слова. Воспоминания все еще плавали под поверхностью сознания, ближе к ней, чем прежде, однако и ныне столь же странно расплывчатые, как и многобашенное видение впереди.

Он шагал под неподвижным солнцем, и из-под его подошв на каждом шагу клочками дыма вылетали крошечные вихри облаков.

Ворота стояли распахнутыми, но вид у них почему-то был неприветливый. Несмотря на размытые отсветы солнца на башнях, вход в замок был глубок, темен и пуст. Пол некоторое время простоял перед зияющим проходом, ощущая, как резво бежит по жилам кровь, и рефлексы самосохранения настойчиво подсказывали ему, что следует вернуться, хотя он знал, что должен войти. Наконец, ощущая себя еще более беззащитным, чем перед артобстрелом, с которого и начался весь этот безумный сон, он затаил дыхание и шагнул внутрь.

Огромное каменное помещение за дверью оказалось на удивление пустым; единственным его украшением было висящее на дальней стене знамя – красное, с черно-золотой вышивкой. На нем был изображен щит, оплетенный двумя розами. Над цветами висела корона, а внизу находилась надпись: «Ad Aeternum».

Когда Пол шагнул ближе, чтобы получше его рассмотреть, гулкое эхо его шагов разнеслось по помещению – такое громкое после приглушающего поступь облачного ковра, что он даже вздрогнул. Он подумал, что кто-то должен выйти и посмотреть, кто пришел, но двери в противоположных концах помещения остались закрытыми, и никакой другой звук не присоединился к замирающему эху его шагов.

На знамя было трудно смотреть долго: казалось, каждый черный или золотой стежок шевелится, а вся картина расплывается и колышется. Пол отступил почти до самого входа и лишь здесь вновь увидел ее ясно, но и тогда знамя ничего не поведало ему ни про этот замок, ни о том, кто может в нем обитать.

Пол по очереди посмотрел на двери. Они ничем не различались, и он повернул к левой. Хотя пройти, казалось, нужно было всего десяток шагов, он шел на удивление долго. Пол обернулся. Портал стал теперь лишь темным пятнышком вдалеке, а сам вход словно заволокло дымом, как будто облака начали просачиваться внутрь. Пол повернулся к двери, ставшей теперь намного выше него. От прикосновения она легко распахнулась, и Пол шагнул за порог.

И очутился в джунглях.

Секунду спустя он понял, что это не совсем так. Растения густо росли повсюду, но сквозь длинные листья и переплетение лиан он разглядел стены. Вытянутые арочные окна располагались высоко, и сквозь них виднелось небо, затянутое темными грозовыми тучами, – совсем не тот купол чистой голубизны, который остался за воротами. Джунгли окружали Пола со всех сторон, но он все еще находился внутри, хотя то, что было снаружи, ему не принадлежало.

Это помещение оказалось даже больше гигантского холла у входа. Высоко-высоко над кивающими головками ядовитых на вид цветов и буйством зелени простирался потолок, покрытый сложными остроугольными узорами из сверкающего золота, похожими на украшенную драгоценностями карту лабиринта.

Всплыло другое воспоминание, высвобожденное запахами и прикосновением влажного теплого воздуха. Подобное место называется… называется… консерваторией. Место, где хранят предметы, смутно вспомнилось Полу, где они растут, где прячут секреты.

Он шагнул вперед, разведя руками палкообразные побеги длиннолистного растения, и ему тут же пришлось сплясать неожиданный танец, чтобы не свалиться в пруд, который это растение скрывало. Десятки крошечных рыбок, похожих на раскаленные в горне медяки, испуганно бросились врассыпную.

Пол пошел вдоль берега пруда, отыскивая тропинку. Растения были пыльными; пробираясь сквозь самые густые заросли, он стряхивал с листьев облачка пыли, которые, попадая в косые столбы света, льющегося сквозь высокие окна, превращались в серебристые вихри. Пол стал ждать, пока пыль уляжется, и из наступившией тишины к нему приплыл тихий звук. Кто-то плакал.

Вытянув руки, он раздвинул листья, словно занавес, и увидел большую, похожую на колокол клетку, укрытую растениями. Тонкие золотые прутья столь тесно переплелись с цветущими лианами, что разглядеть содержимое клетки оказалось очень трудно. Пол подошел ближе, и в клетке что-то шевельнулось. Пол замер.

То была женщина. То была птица.

То была женщина.

Она обернулась. Широко распахнутые черные глаза были мокрыми от слез. Пышные темные волосы обрамляли продолговатое лицо и рассыпались по спине, сливаясь с пурпуром и пронзительной зеленью странного костюма. Но то был не костюм. Под руками, сложенные наподобие бумажного веера, виднелись длинные перья. Крылья.

– Кто здесь? – крикнула она.

Все это был, разумеется, сон – возможно, последние галлюцинации умирающего на поле боя солдата, – но едва ее голос проник в Пола и уютно устроился внутри, словно нечто, вернувшееся домой, он понял, что никогда не забудет его звучания. В нем, в этих двух словах, он уловил окончательность и печаль, граничащую с безумием. Пол шагнул к клетке.

Большие круглые глаза пленницы раскрылись еще шире.