Река вечности (Часть 1)

Но черты, обозначившиеся перед ним, не поражали скотскою злобой или отсутствием смысла. Зловещий вид им придавала какая-то особая резкость и сила — пробивающаяся сквозь человечье обличие животная мощь, скрытый напор звериной энергии, сдерживаемая исступленность бунтарства.

Черты поражали своею противоречивостью: лоб был высок и гладок — лоб мыслителя, в то время как выступающие скулы, впалые щеки, полные губы, крупный прямой нос, энергичные челюсти, тяжелый и круглый как кулак подбородок, а также мрачные, хотя и пронзительные, глаза принадлежали скорее человеку действия.

Соединенные вместе, они приводили на память падшего Люцифера и страждущего Прометея. Люцифера, жаждавшего весь свет объявить своим царством. Прометея, укравшего огонь не для себя, а для пигмейского рода человеческого.

Лицо дьявола и бога.

Лицо, забыть которое нельзя.

Его лицо.

— Я вижу, ты узнал меня, — сказала фигура в плаще. — Впрочем, это неважно. Я забираю твое сердце со всею прибылью, что прирастет в нем впредь.

— Отдай мне его! — взмолился Блэк.

— Отдам, но не прежде чем…

— Да?

— Не прежде чем… Прощай.

— Нет, не говори «прощай»! — вскричал Блэк. — Скажи, что ты хочешь за него?

Но узнать, каков будет выкуп, он так и не успел, поскольку проснулся. Филлис трясла его за плечо, приговаривая:

— Дик, Дик! Проснись. Тебе снится какой-то кошмар.

Лицо ее белело в лунном свете, струившемся через открытую дверь хижины. На мгновение Блэку почудилось, будто черты ее расплылись, превращаясь в какой-то странный, хотя и не лишенный привлекательности сплав лица Филлис с лицом под капюшоном. Но впечатление это, не более материальное, чем лунный свет, исчезло, и Блэк надолго забыл о нем.

Глава 2

Обычно переход от глубокого сна к бодрствованию давался Блэку быстро и без труда. Но нынче, на какой-то краткий миг, он запамятовал о том, что больше уже не живет на Земле — двадцать лет как не живет.

Или даже дольше.

Но насколько?

Он не знал. Он не знал даже, где находится.

Он лежал в своей хижине, стоявшей в долине на берегу Реки.

Кое-кто считал долину раем.

Другие говорили: нет, это чистилище.

А находились и такие, кто считал ее сущим адом.

Некоторые же презрительно заявляли: любому дураку, мол, понятно, что все человечество живет сейчас на планете земного типа, которая вращается вокруг подобной Солнцу звезды во вселенной, подчиняющейся абсолютно тем же физическим законам, что и вселенная землян.

Но, возражали те, кто верил, что этот мир — чистилище, либо ад, либо рай, как вы объясните тот факт, что вы однажды умерли и мы тоже, а теперь мы снова живы и молоды здесь, в долине Реки?

Впрочем, и на подобное возражение можно было найти ответ, притом ответ вполне научный. Выбор объяснения, будь то сверхъестественного или материалистического, оставался за вами.

— Дик, проснись, Бога ради! — послышался грудной и чуточку хрипловатый голос Филлис. — Тебе опять приснился великий вопль?

— Нет, на сей раз нет.

Блэк сел, обняв руками колени, и рассказал ей свой сон, не спуская с нее пристального взгляда. Филлис Макбейн была в земной жизни врачом-психологом, и сейчас она непременно попытается проанализировать его кошмар. Когда-то Блэк ни в грош не ставил женский ум, но со временем понял, что недооценивал прекрасную половину человечества, поскольку в его время у женщин просто не было возможности продемонстрировать свои интеллектуальные способности. Он высоко ценил острый ум Филлис, не раз убеждаясь в том, что многие вещи она понимает не хуже него, а кое-какие даже лучше. Конечно, она была гораздо образованнее Блэка. Наука в двадцатом столетии шагнула далеко вперед по сравнению с поздневикторианским периодом, а Блэк умер за несколько десятилетий до рождения Филлис.

— Значит, фигура сказала: «Ты в долгу за самую плоть»? — промолвила Филлис. И, помолчав немного, спросила: — Ты читал «Моби Дика», Ричард? Книгу американского писателя Германа Мелвилла? Он был твоим современником.

— Даже не слыхал о таком.

— Главный герой этой книги — капитан Ахав из Новой Англии, китобой, человек безумный, страстный и дикий, одержимый навязчивой жаждой убить белого кита. Кит, которого зовут Моби Дик, — фигура одновременно и реальная и символическая, а желание Ахава расправиться с ним имеет как физический, так и метафизический смысл. К тому же капитан горд — горд как дьявол.

Филлис замялась немного, но потом добавила:

— Горд, как ты, Дик. А это, — она рассмеялась нервным смешком, — кое-что да значит. Короче говоря, в одной из наиболее драматичных сцен книги одноногий капитан Ахав бранится, поскольку его тяготит зависимость от корабельного плотника, который мастерит ему новую конечность из слоновой кости. И он кричит — он никогда не говорит спокойно, он всегда кричит, или орет, или вопит: «О жизнь! Вот стою я, горд, как греческий бог, но я в долгу у этого болвана за кусок кости, на которой я стою. Будь проклята эта всечеловеческая взаимная задолженность, которая не желает отказаться от гроссбухов и счетов. Я хотел бы быть свободным, как ветер; и вот имя мое значится в долговых книгах всего мира. Я богат… но я в долгу за самую плоть моего языка, каким я сейчас выхваляюсь». [2]

— К чему ты клонишь? — спросил Блэк.

— О, да ты сердишься! — воскликнула Филлис. — Полно, не стоит. Я вовсе не намекаю, что ты еще один одержимый манией Ахав или что твое стремление достигнуть истоков Реки сравнимо с его безумной охотой за белым китом.

— Да неужели?

— Давай не будем спорить, Дик, особенно с утра пораньше. Ты же знаешь, я давно прекратила все попытки убедить тебя, что нам следует остаться в Телеме и закончить свою работу здесь. Куда ты, туда и я. Это дело решенное, и незачем о нем говорить.

Я просто хотела сказать, что от любого рожденного на свет человека остаются лишь кости, если не меньше, — остается лишь горсточка праха. И все же некто или нечто восстановило эти кости, и облекло их плотью, и поселило людей в долине. Зачем, и как, и кто это сделал — нам ничего не объяснили.

— Это для меня не новость.

— Двадцать лет назад, — продолжала Филлис, — по здешнему летоисчислению, все человечество, за исключением идиотов и детей младше пяти лет, пробудилось от смертного сна на берегах Реки. Это был день великого вопля, день, когда единый вопль исторгся из глоток миллиардов рассеянных по долине людей, — великий вопль, в котором смешалась масса эмоций, но ужас все-таки преобладал. Ибо никто из воскресших, как бы ни уверяли они в обратном на Земле, по-настоящему не верил, что восстанет из мертвых.

— Филлис! — перебил ее Ричард Блэк. — Я очень тебя люблю. Но иногда и сам не пойму за что. Хуже болтливого мужчины, который никак не может добраться до сути, может быть только болтливая женщина.

— Ладно, ладно. Суть, до которой я никак не могу добраться, состоит в том, что многие из нас, по-моему, страдают комплексом благодарности. Мы знаем, что в долгу за самую плоть, за свою вторую жизнь, но не знаем, кого нам благодарить. Желание узнать не дает нам покоя, терзает нас, и поэтому…

— И поэтому, — снова перебил ее Блэк, — я хочу заплатить, но не могу. И поэтому мне снятся кошмары, которые я не смог бы растолковать, не окажись по счастливой случайности со мною в хижине магистр психологии и…

— Дик! Ты, должно быть, и правда спятил!

— Вряд ли. Просто меня немного раздражает то, что я вечно у тебя в долгу. В конце концов, ты так долго учила меня уму-разуму…

— И теперь ты решил, будто вычерпал меня до донышка?! — внезапно вспылила она. — Будто мне нечему больше тебя научить?

Он не ответил. Филлис встала и начала одеваться: надела белый лифчик и трусики, светло-желтую блузку, ярко-зеленую юбку, ниспадавшую чуть ниже колен, и красное кимоно с золотыми драконами.

Блэк натянул трусы, влез в кимоно и вышел за порог хижины. Филлис подошла к нему, обняла за пояс и прильнула щекой к его груди. Ее темно-каштановая макушка едва доставала Блэку до подбородка. Невысокого росточка, Филлис была так хорошо сложена, что отнюдь не производила впечатление хрупкой куколки.