В кругу друзей, или Повесть о тихом ужасе

«Сядь да покак», — нагрубил в первый раз Красноглаз.

«Домой вам возвращаться нельзя, — талдычил Резон. — Лейтенанта вспугнули, он сейчас звонит в РУВД. А там запросто оформят ордер на арест. Попадете в следственный изолятор и признаетесь во всем…»

«Что же делать?» — растерянно спросил Летягин.

«Для начала сходить в прокуратуру. Поинтересуйтесь там насчет… и вообще… Сейчас приемные часы, но народу в очереди не много.»

Помощник прокурора оказался молодой женщиной Екатериной Марковной.

Она улыбнулась Летягину, а потом спросила, состоит ли он на учете в психоневрологическом диспансере. Потом Екатерина Марковна, скорее по-докторски, чем по-прокурорски, стала успокаивать Летягина, просвещая насчет количества гражданских исков, связанных с ветшанием жилищного фонда. Когда еще дело до суда дойдет. И, вдруг проникнувшись доверием к милой прокурорше, Летягин рассказал, как у него отрастают клыки и язык, как участковый Батищев ему мокруху клеит, и под конец спросил, какие конституционные гарантии может получить гражданин, если у него лицо и туловище не всегда такие, как у всех.

— Я, конечно, не медик, — стала спешно закругляться Екатерина Марковна, провожая Летягина к дверям, — но мне кажется, вам надо просто лучше питаться. Заниматься спортом. Записаться в художественную самодеятельность, танцы, пение очень помогают. Или устроить личную жизнь, — последнее было сказано не без оттенка печали.

Она протянула узкую ладошку.

«Питаться, питаться… Смотри, какая у нее аппетитная шейка, — подначивал Красноглаз. — Это тебе не боров лейтенант. Согласись, привереда, с женским материалом работать и проще, и приятнее».

Летягин как раз взял нежную прокуроршину ручку в свою ладонь и вместо того, чтобы пожать ее, застыл, боясь шевельнуться — будто его посадили на кол. Он изо всех сил пытался не поддаться дурному влиянию Красноглаза и Резона.

Екатерина Марковна приблизила к нему свое умное неравнодушное лицо и максимально убедительно сказала:

— Я понимаю, вам сейчас тяжело. Образовался комплекс загнанности, который породил странные ощущения. Но только вы сами можете его разрушить. Повторяйте про себя: «Я нормальный, я симпатичный». Вот вы улыбались, и я видела — никаких клыков нет.

«Еще как есть», — хохотнул Красноглаз.

Она была совсем рядом, прокуроршина почти девчоночья шея, оттененная кружевным воротничком, с такой видной, такой призывной голубоватой жилкой. Он вдруг почувствовал биение ее крови, и немедленно подкатившая волна начала преображать его тело. Предупреждая прокуроршу, Летягин поднял вверх указующий перст свободной руки.

— Что, «скорую»? — не поняла Екатерина Марковна. — Я сейчас…

Пытаясь что-то сказать, Летягин открыл рот. По ее расширившимся зрачкам он понял, что она увидела.

«Объект готов к донорству и развертке, — телеграфировал Резон. Донорские артерии новичку, вроде вас, лучше не трогать, можно захлебнуться. Сообщаю расположение зон для проникающего или слизывающего воздействия. Предпочтительные: внутренняя яремная вена, шея, срединная вена локтя, локтевой сгиб. Возможные: подколенная вена, бедренная…»

Приемная комната, стол, стулья, шкафы распались, как карточный домик, и Летягин закачался на поверхности залитой серым светом воронки. Екатерина Марковна вдруг вывернулась наизнанку и стала кустом, состоящим из текущих прямо по воздуху струек красной жидкости.

Красноглаз пронесся, как серфингист на прибойной волне, по позвоночнику Летягина и вломился в его мозг. Но Летягин ударом непонятной ему силы задержал зверя и прыгнул «с места» в горло воронки. Сумерки, отражения, — все смешалось. Где-то позади остался звенящий женский крик:

— Не трогайте его, он очень болен!

Потом послышались крепкие мужские слова и вроде как врачебный диагноз:

— Придурок за чужой счет.

Летягин пришел в себя только на улице — он бежал, что есть мочи домой, обгоняя не только людей, но и троллейбусы…

Хотя дверь его квартиры была закрыта, он сразу понял, что там кто-то есть — хотя бы по тому, как проворачивался ключ в замке. Кроме того, не слишком сильно, но вполне ощутимо пахло мужскими носками.

«Неужели все-таки лейтенант Батищев… Сейчас войду и трахну его табуреткой, и пусть меня расстреляют. Так даже лучше. Наденут на голову полосатую шапочку и вмажут по ней из „Макарова“. Все же приятно, что заодно сдохнут две гадины — Красноглаз и Резон».

Но за дверью царил другой запах — аромат ночных насекомоядных цветов. «А все-таки от этих превращений и польза есть. Нюх у меня явно прогрессирует, как и зрение», — заметил Летягин.

На прожженном сигаретами диване лежала она. Профессорская дочка, вышедшая замуж за полудеревенского паренька, который, даже вернувшись из загранрейса, напоминал приехавшего с городской ярмарки крестьянина.

Бывшая законная супруга так умела слушать, что Летягин стал считать, что умеет говорить. Так любила изящные искусства, что он мог кинуть мозолистую купюру на какую-нибудь дурацкую фарфоровую тарелку и не припомнить это потом.

Он поймал себя на том, что думает о ней только хорошее. Но разве не она не уехала на грузовике вместе с двумя белобрысыми финскими диванами и тремя плазменными телевизорами в сопровождении четырех ражих дружков? Он тогда еще хотел что-то пообещать ей — мол, исправлюсь, а она только махнула рукой, заводи мотор, чего его слушать, обормота.

Сейчас она как будто проснулась, приподняла голову, посмотрела сперва куда-то в сторону. Волосы у нее теперь заметно светлее, и вообще она выглядит еще лучше, чем даже в самый первый вечер их знакомства, когда он ей хотел продать, а потом просто подарил видеомагнитофон.

— Ничего себе явление… Как сон, как утренний туман… Ты чего-то забыла у меня, Нина?

— Ехидничать не разучился, — сказала, а потом уж взглянула на него. — Ты симпатичный, хотя и совершенно опустившийся.

— Могла бы добавить «в мое отсутствие». Но дело не в этом, Нина. Объективно я достаточно гадок. Приязнь ко мне — действие зова.

— Зов предков, да? Насмотрелся про Тарзана.

— Видик ты забрала.

— Хватит. Я просто пришла к тебе.

Он сел рядом. Они взялись за руки.

— Между прочим, я тебе помогла. Здесь вертелись какие-то люди и милиционер впридачу. Ломать дверь собирались, что ли. Я им сказала, чтоб все убирались, жена пришла.

— Тебя боятся, Нина, потому что ты не боишься.

— Я и тебя освобожу от всех страхов, глупыш.

— Не знаю, стоит ли со мной возиться, Нина. У меня, за время твоего отсутствия, проявились далеко не лучшие черты.

— Я тоже не стояла на месте.

Ее пальцы легли на его шею, тонкие нежные пальцы — только вот любовь к длинным коготкам у нее не исчезла. Нет, пожалуй, коготки слишком длинноваты, они даже царапают его. Но не скажешь этого женщине, которая тебя целует. Можно и потерпеть — главное, они вспомнили…

А когда ее пальцы стали умелыми пальцами убийцы, а знающий взгляд Летягина увидел ее губы, вытянувшиеся в стальную трубку, которая вошла в его лопнувшую под ухом плоть, он уже не мог пошевелиться. Разве что привстал. Но тут ему показалось, что на него навалилась гора, и он обмяк…

Забрезжил свет. Какой-то человек сидел рядом и елозил по летягинскому лицу мокрой тряпкой. Летягин поперхнулся и чихнул.

— Очухался? Видишь, брат, до чего лирика доводит, — человек говорил уверенно и назидательно. — Рассечения тканей, конечно, нет. Отек, правда, случился из-за сильной тяги. Но ничего, рассосется.

— Кто это меня?

— Кто-кто… Жена твоя Нина тебя же и обработала. А я — Трофим Терентьевич. Гиену у Головастика помнишь? Скажу тебе без лишней скромности, я — знаток метаморфизма. И тебя научу этому ремеслу.

— Все меня чему-то учить хотят. Не надо мне вашей свободы и вашего вампирского ремесла! Я неспособный.

— Не прибедняйся. Нинуля-то освоила. Она — ценный теперь кадр, только увлекающийся, может и до дна выпить. А ты, Жора, кстати, невкусный оказался. Плохо Ниночке стало, едва успела SOS послать. Хорошо, что сегодня я дежурю… На работу-то пойдешь? Я пиджак тебе зашил и ботинки почистил.