Азия в огне. Фантастический роман

Меранд раскрыл журнал, перелистал его и не без некоторого удовольствия остановился на странице, отмеченной закладкой. Там было описано приключения, случившееся с ним в самом начале его путешествие. Вот эта страница:

«5 апреля, Самарканд. В то время, как мы на вокзале прощались с русскими офицерами, внимание мое привлекла странная группа. Одна женщина, сопровождаемая двумя мужчинами, в нерешимости стояла у подножки вагона и с боязливым любопытством смотрела на поезд, на пыхтящий паровоз и на приготовления к отъезду. Бессознательная мимика этой особы выдавала её несомненную непривычку пользоваться продуктами нашего прогресса и цивилизации. Куда ехала эта закутанная на турецкий манер, как бы для долгого путешествия, прекрасная незнакомка? Несомненно прекрасная, хотя и невидимая; не прячут уж так тщательно физиономию ординарную, а глаза, которые виднелись в щелочку „галка“, не могли не принадлежать интересному целому. Под толстой накидкой, украшенной крупной вышивкой, чувствовались гибкие очертания молодого стана. Двое мужчин были чистокровные китайцы, продувного типа пограничных солдат, наполовину разбойников, тип, к которому я достаточно присмотрелся в Юннане.

Дочь ли она, сестра, или жена одного из двух молодцов? Не знаю почему, но это интригует меня… У меня слегка замирает сердце, когда я смотрю на эту незнакомку, которая сейчас уедет, неизвестно куда… Однако, что за „сантименты“… Это, впрочем, доказывает, что я еще молод душою… Но, все-таки, их лучше оставить при себе… Я попытался, однако, расспросить о своей незнакомке русского офицера. Он её не знает.

10 апреля. Я это смутно предчувствовал. Я встретил мою прекрасную незнакомку в Самарканде и снова потерял ее из виду. И, однако, — я спас ей жизнь. Странная это история! Вот одно доброе дело для начала тяжелого и трудного путешествия, — надеюсь, мой поступок мне где-нибудь зачтется. Весь этот инцидент отмечен печатью чего-то удивительно милого, и я смотрю на него, как на хорошую примету.

Сойдя с поезда на станции Ала-Куль, где мы должны были начать наши работы в Джунгарском проходе, мы попали в страшный степной ураган— своеобразное приветствие от новой страны.

Буран, губительное дыхание севера, доводящее до исступления лошадей, задержал нас на целых двадцать четыре часа. К счастью, избы казачьего поста доставили нам убежище, более ненадежное, чем наши палатки, и у пылающих очагов мы спокойно дожидались конца бури. Снега не было, и только один песок тучами носился в воздухе, проникая всюду и засыпая глаза.

На этот раз, впрочем, ураган продолжался недолго; на следующий день утром он уже ослабел, и я двинулся дальше, несмотря на пронизывающий ветер. Надо было поискать более удобного места для нашего лагеря, чем то, на котором мы расположились в предыдущий раз.

Два текинца сопровождали меня. Мы ехали в песочном тумане, местами сгустившемся в целые тучи пыли. Китайскую дорогу можно было различить только по телеграфным столбам, кое-где виднеющимся из-под гор песка.

Нельзя себе представить, какую тоску наводит пустынный вид этой местности, как бы погребенной под грудами песка.

После длинного перехода, который от однообразия картин природы казался нескончаемым, мы встретили жалкое убежище — две кибитки, из которых тянулись синеватые струйки дыма, и слышался лай невидимых собак. Жилое место! Я почувствовал некоторое облегчение при этом сознании.

Проехав еще около двадцати километров, мы спешились у маленькой выемки, образующей род небольшого озерца. Над наполовину занесенной песком водою слабо шевелили своей тщедушной листвой осоки и тамаринды. Место показалось мне удобным как для сегодняшней остановки, так и для следующей нашей стоянки. Я уже хотел на этом и порешить, как вдруг один из моих текинцев бросился на лошадь и стремительно помчался вперед. Затем, проскакав около ста метров, он слез, присел и встал, поддерживая какой-то серый предмет.

Я подбежал на его зов. Возле двух вывернутых бурею с корнем деревьев, на берегу озера, лежало три тела, а в нескольких метрах от них под налетом песка виднелись трупы трех лошадей. Тело, которое поддерживал мой текинец, было целиком завернуто в длинный бурнус. Я раздвинул отвердевшие от мороза складки шерстяной ткани, но этот ужасный песок проник и сквозь нее, и лицо было совершенно покрыто сероватым налетом, мешающим что-либо разглядеть. После осторожного обмывания мы увидели перед собою мертвенно-бледное желтое личико. Я немедленно приступил к показанным в подобных случаях приемам, хотя и без большой надежды, так как несчастная казалась положительно мертвой. Однако, после доброго получаса растиранья и искусственного дыхания, я почувствовал, что тело начинает теплеть, и коже возвращается её мягкость и эластичность. Несколько капель вина окончательно оживили ее, и когда бедняжка в первый раз глубоко вздохнула, меня охватила радость. Что касается её двух спутников, то, когда я, наконец, получил возможность заняться ими, мне пришлось только констатировать их смерть, хотя я и применил к ним все, что было возможно.

Я без труда узнал в них моих самаркандских молодцов-китайцев.

Их спутница, спасенная мною, и была моя интересная незнакомка.

В этом я мог очень легко убедиться, когда, воскресшая окончательно и сидя на лошади одного из моих текинцев, она принялась мне рассказывать по-русски свою историю — с открытым, на этот раз, лицом.

Мои эстетические догадки оказались правильными. Она была хороша, и достаточно было одних её огненных глаз, оставшихся ясными и прозрачными, несмотря на целую ночь агонии, чтобы скрасить её личико, еще слишком бледное и измученное. Это был чудный тип восточной красоты.

Капиадже, так ее звали, — дочь родовитого татарина, который сначала был русским офицером, затем переехал в Китай и дослужился там до видного места. Она сказала, что теперь она направляется к нему, в Каи-Су, где он командует войсками. Мы как раз туда едем и сами.

Капиадже уже десять лет не видела своего отца. Самой ей теперь — шестнадцать. Можно сказать, что она своего отца совсем не знает. Мать её умерла давно, и она жила в Самарканде со своей теткой. Теперь же умерла и её тетка. Вот почему отец и послал за нею двух провожатых, трупы которых мы покинули на берегу маленького озера. Я не могу понять — как этот бедный ребенок решился предпринять такой долгий и трудный путь через степи и пустыни. Ей все это кажется очень простым. И, однако, её первые шаги легко могли оказаться последними. Захваченные бурей раньше, чем они успели добраться до стойбища, где их ждали, они остановились на берегу маленького озера под деревьями, чтобы укрыться там от песка. Пока они старались как-нибудь защититься от бурана, который разразился с необычайною яростью, оба монгола, явившиеся встретить ее, когда она сходила с поезда, поехали искать какой-нибудь помощи. Они не вернулись, так как, без сомнения, погибли, как и два китайца, и если бы я не явился более, чем кстати — никогда знатный татарин в Каи-Су не увидел бы больше своей дочери. Наша миссия оказала Капиадже весьма теплый прием. Ее окружили такими заботами, что вечером того же дня она почувствовала себя способной продолжать свой путь без замедления. Тщетно мы настаивали, чтобы она осталась с нами, так как ведь и мы направлялись в Каи-Су.

— Меня ждет отец… Я должна повиноваться и ехать как можно скорее… Буря и то задержала меня… По дороге всюду для меня уже приготовлена смена лошадей… Надо торопиться!

В её рассказе звучало странное смущение и вскоре на все наши уговаривания она перестала совсем отвечать и даже отвернула от нас головку.

— Вы не можете уехать одна, так как ваши спутники умерли! — заявили мы ей.