Синее золото

– Чего ждешь? Шевелись, – прошипел Старпом и несильно подтолкнул Алешу в спину.

Строй получился следующим: Капитан, Старпом, Боцман, матрос Оля, матрос Алеша.

Катер подвалил к борту яхты, сидевший за рулем белобрысый парень в линялой робе вылез на нос катера и уцепился за леера яхты.

На передних красных сиденьях, откинувшись и щурясь от солнца, сидели двое полураздетых до пояса, на заднем – еще один, совершенно седой, в рубашке.

– Товарищ... – начал было рапорт, отдавая честь Капитан.

– К пустой голове руку не прикладывают, – оборвал его Хозяин.

Он повернул свою крупную, серую от проседи голову с кустистыми бровями к соседу и засветился добродушной улыбкой.

– У меня гость дорогой. Уважил. Чем встречать будешь?

Гость, смуглокожий, с гладкой вороньего отлива головой, снисходительно усмехнулся.

– Обед готов, экипаж помыт, – прогудел, так же как и Хозяин, широко улыбаясь, Капитан.

– А может, и мы макнемся? – Хозяин не сводил глаз с Гостя. Тот утвердительно склонил голову.

Седой молча смотрел в сторону.

Пока Гость и Хозяин, отдуваясь и с криками "ох, хорошо", шумно плавали по бухте, Капитан следил за купающимися, держа наготове спасательный круг, Боцман принял из катера вещи, Оля со Старпомом хлопотали в салоне, а Алеша удерживал катер и помог перевести его к мосткам.

Седой спрыгнул с катера, не поздоровавшись, не назвавшись, хмуро оглядел бухту, обрыв и негромко спросил у Алеши:

– Что за местность? Как называется?

Алеша не знал, позвал Боцмана, тот что-то объяснил Седому, который коротко кивнул головой и полез на обрыв, хватаясь за елки.

Потом все, кроме исчезнувшего Седого, спустились в яхту и сели за стол.

Верховодил Хозяин. Бровастый, скуластый, он напоминал врубелеского Пана, скинувшего десятка два лет. Смачно ел, ломая руками хлеб, провозглашал тосты, махом пил, крякая, и столько в нем было буйной, неукротимой энергии, что он заряжал ею и остальных. Хлебосолен он был со всеми, с Олей – отменно галантен и ненавязчиво, но неизменно выказывал почтение Гостю.

Отражаясь от воды, сквозь иллюминаторы светло дышало на белом потолке каюты солнышко, оно по-доброму подсвечивало лица, и постепенно от выпитого и съеденного всех охватила блаженная лень сытости.

Чай решили пить на свежем воздухе, поднялись в кокпит.

На мостках на корточках сидел Седой. Он так и не разделся.

– Машины наверху, – сказал он Гостю, сразу приподнявшись.

Гость неопределенно прикрыл глаза.

– Иди, перекуси, – позвал Седого Хозяин.

Седой полез через леера.

– А ты, братец, можешь возвращаться, – повернулся Хозяин к водителю катера. Тот молча отвязал катер от мостков, оттолкнулся, прыгнув на нос, завел движок и скрылся за мысом.

Достали гитару.

Алеша пел негромко, на одном легком дыхании. Теперь уже Оля, не отрываясь, смотрела на него. Он менял на ходу репертуар, исполняя то русскую лирику, то цыганские романсы, то озорные частушки, то современные баллады. Даже непроницаемый Гость подобрел лицом, белозубо улыбнулся Алеше и заинтересовался одной из песен:

– Чьи стихи?

– Цветаевой, – ответила за Алешу Оля.

– Двухтомник недавно выпустили. А я еще не хотел брать.

Хозяин одобрительно охал и просил:

– Давай, еще давай, мил человек...

Лишь Седой, быстро и незаметно поев, сидел внизу, равнодушно глядя в сторону.

– Какая же ты у меня прелесть! – расцеловала Оля Алешу. – Ой, не могу, спеклась.

И она плюхнулась за борт. За ней неожиданно резво, по-молодому, прыгнул Гость.

Оля, поплавав вокруг яхты, вылезла на мостки и стояла, отжимая волосы, освещенная вечерним солнцем, в алмазных каплях.

Черная голова Гостя тихо подплыла к мосткам в стороне, он сильно и бесшумно подтянулся на руках, встал во весь рост и пошел к Оле. Что-то сказал ей. Она, всплеснув руками, обрадовалась, восторженно повторив:

– Цветаеву?

Гость тихо свистнул. Седой тут же поднялся из салона и прошел по яхте на мостки.

– Алешенька, я сейчас, – помахала рукой Оля, и они, ведомые Седым, стали подниматься по обрыву.

Через некоторое время Седой вернулся, но не один, а с каким-то лысым высоким мужчиной с сутулой боксерской фигурой.

Седой что-то сказал Хозяину. Тот стал шумно прощаться, крепко пожал всем руки, а Алешу сгреб в объятия:

– Ну, спасибо, мил человек, не подвел...

Старпом уже приготовил сумки и передал их на берег.

– Девушка просила платье, туфли и сумочку, где расческа, – сказал Седой.

– Зачем? – не понял Алеша. Седой не ответил.

Алеша спустился в каюту, нашел Олин сарафан, вытащил из рюкзака косметичку, взял ее спортивные туфли.

Когда он высунулся из люка, Хозяин уже поднимался по обрыву.

Седой и Боксер стояли у носа.

– Я передам, – сказал Седой.

– Не надо, – пытался сойти на берег Алеша.

– Она просила взять вас гитару, – медленно, словно ему было трудно, сказал Боксер.

Седой и Боксер смотрели на Алешу.

Совсем сбитый с толку, Алеша отдал сарафан, косметичку и туфли Седому. Тот подхватил сумки и скрылся в ельнике.

Алеша вернулся в каюту.

Капитан свесил голову в люк.

– Повезло, – вздохнул он. – Понравились. Иди, раз приглашают, таким людям не отказывают.

Алеша оделся, собрал рюкзак, взял гитару.

За это время Старпом и Боцман подняли паруса.

– Мы походим немного, вечерний бриз начинается, – объяснил Капитан. – Отдай носовой. Ну, держи краба.

Алеша пожал действительно похожую на краба руку Капитана, потом Боцмана, потом Старпома.

Боксер ждал, пока Алеша отвязывал носовой. Старпом, выбирая якорный конец, отвел яхту от берега на середину бухты.

Боксер шел впереди, засунув руки в карманы, крепко вбивая ребра ботинок в косогор. За ним с рюкзаком и гитарой карабкался Алеша.

За краем обрыва оказалась просторная поляна, в глубине которой на лесной дороге стояла черная "Волга" со спецсигналами.

Алеша заторопился вперед, ему показалось, что за передним стеклом золотой шар Олиной головы, но это был просто блик заходящего солнца.

– Не беги, уехали все, – лениво сказал в спину Алеши Боксер.

– То есть как уехали? – спросил Алеша и ощутил зябкий озноб – верно, перегрелся, перекупался сегодня.

Боксер не ответил.

Он достал из заднего кармана брюк что-то металлическое, щелкнул кнопкой: звякнув, выскочило длинное лезвие.

И с разворота, мгновенным движением послал нож в ствол березы.

Дерево глухо застонало.

Боксер не спеша подошел к березе, раскачал нож, выдернул его и, вернувшись, опять кинул, попав почти в то же место.

– Говорят, поешь хорошо? – спросил Боксер застывшего Алешу. Спел бы Высоцкого, а? "Сегодня в нашей комплексной брига-де..."

Алеша опустился на траву. Его колотила сильная дрожь.

Боксер подошел к Алеше, сорвал пучок травы, вытер нож, щелкнув, спряталось лезвие.

– Я тебя отвезу. Для того и оставили. Обождем малость и двинемся.

Боксер сел рядом с Алешей.

– Не хочешь, значит, петь? Жаль. Можно и не Высоцкого, – разрешил он.

Алеша тупо молчал.

Боксер сорвал полевой колосок, сдавил ему горло указательным и большим пальцами.

– Петушок или курочка? – хитро прищурился он. – Сыграем на шелобаны? Петушок – получай в гребешок, курочка – получай в лоб, дурочка.

Боксер резко продернул стебелек. Зернышки собрались в пушистый комочек у широкого плоского ногтя.

– Курочка, – усмехнулся Боксер. – Никуда не денется твой воробей, завтра вернут. И с большим подарком. Если сообразит, конечно. Под это проси что хочешь – даст. Он такой... Все-таки бабам на свете намного легче живется, а?

Солнце ушло за горизонт, спустились сумерки, Олины сумерки, с высоты яра был виден белый треугольник яхты, скользящей по водохранилищу. Дрожь прекратилась, унялась сама собой, и Алеша вспомнил, как утром он смотрел на спящую Олю и хотел написать ей стихи, да ничего не получилось, кроме первой строчки: "Ах, это синее золото глаз и волос...".