Клипп

Розовые облака растворились в тот день, когда меня представили Дочери Мэтра Города - Принцессе Милене... и я написал: "Чужой любви не замечая, мы любим то, что нам не по зубам..." Строки не пристроились к музыке, остались исповедью бумаге...

"...С тех пор прошли годы!.."

На самом деле не так много. Но! Мы успели постареть и изрядно обтрепаться.

Я внимательно вгляделся в опухшее лицо Война:

"... усталые глаза, нос картошкой, всклоченные волосы, бакенбарды, торчащие перпендикулярно вискам, подбородок, выбритый вчера и торопливо - разрозненные седые щетинки протыкали его с откровенным вызовом..."

- Поброжу по берегу, - сказал он, резко обернувшись, перехватив мой любопытный взгляд. Ткнул пальцем в книгу:

- А ты...

- Договорились, - ответил я. - Иди-иди, не сопи над ухом!

"Хотя я не был на войне,

И не стонал под артобстрелом,

Кровь не сдавал в актив стране,

Не рисовал плакаты мелом:

Я вместе с вами,

Я - как вы - погиб".

Я задумался, силясь вспомнить: чьи это строки? Откуда я их знаю? Неужели Тилл У. сочинил их за тот год, пока я отсутствовал? Слышать не мог, но уверен, что знаю. Ерунда - я их где-то уже читал: знакомые близкие слова.

"Война ушла, распотрошив могилы,

В гробы насыпав градин из свинцовых туч..."

Я суетливо перевернул страницу:

"Печаль и боль, боль и печаль

Затмив и ревность и любовь,

Меня грызет свинец и сталь.

Боль и печаль, печаль и боль

Сталь режет раны,

Горе сыплет соль..."

Слова, сложенные в строки, строки срифмованные в стих. Я пытался сочинять похожее, когда читал Ремарка, Барбюса и Олдингтона.

Глава "Боль прошлого" заканчивалась послесловием автора:

"Почему Война поныне остается Тем придорожным Камнем, возле которого я останавливаюсь и снимаю шляпу? Я не воевал, меня не провожали на фронт мать и невеста, я не мерз в окопе, припорошенном снегом, не истекал кровью. Но я не могу не писать, не петь, не кричать о войне! Всей Душой! Миллионы людей остались лежать в земле... Удобрять землю людьми варварство..."

Громко написано, правильно. Но не многовато ли пафоса? Или во мне говорит привычка всегда и везде посмеиваться над высокопарными фразами? Привычка, всосанная с молоком школьных учителей: восхваляй придуманное, но не думай о настоящем. Оно должно созреть для мифотворчества.

Я вернулся к оглавлению - что там еще? И обнаружил страницу с фотографией: длинные волосы, бородка, серьезные, но усталые глаза - Лик Иисуса. И подпись: "Тилл У. Избранные стихи, песни, статьи". Странно, почему в первый раз, когда я залез в Книгу, не обратил внимания на фотографию и надпись?

"И вывел меня на предельные суффиксы счастья,

И поднял меня на отчаянный подвиг души!"

Может, и красиво, но безжизненно. Я не прав? Напоминает нравоучения в стиле Деда и иже с ним.

Но если я уверен, что прав, зачем уговариваю сам себя? И откуда доносится это неуловимое ощущение, что в строках мои мысли?

- Эй, Молчун! - крикнул я, высунувшись в дверной распах. Но Вейн даже не обернулся, пришлось вылезти. Я направился к нему, а тем временем:

"... ветер, длинным холодным шарфом брызг, намотался на шею. Я медленно приблизился к известному бас-гитаристу - он тихо напевал, забыв о моем присутствии..."

"Возьми меня с собой!

Покажи, как плещется вода.

Дай послушать, как поют золотые рыбки,

Живущие на свободе, а не за кирпичными

стенами аквариума..."

- Что поем? - бодро спросил я, перейдя с письменных цитат на устную речь. Вейн поднял на меня спокойные, уверенные глаза, глаза человека, познавшего Истину, и ответил:

- Песню...

- Свою или Его?

- Ты спрашиваешь так, что можно поверить - не знаешь...

- А откуда мне знать?! - я пожал плечами.

- Стихи и музыка... конечно Тилла У. - и, после музыкальной паузы, разразился монологом: - Ты чувствуешь, как сегодня по-особенному страстно пахнет море?

"Небо впадает в море,

Море ласкает небо.

И чайки на горизонте, и..."

...и еще, и еще, и еще...

Я не верил собственным ушам: Вейн ревниво, как заботливый любовник, описывал достоинства своей Возлюбленной - Природы, которую год назад - в упор не видел! Мы дошли до того, что шутили на счет Молчуна, он, мол, появился с гитарой в руках прямо из утробы матери, доставив женщине незабываемое ощущение...

- Море, - улыбнулся он, потянул за рукав, - ты давно его не видел... А теперь - в путь, только за руль сяду я.

Устроившись на переднем сидении, Вейн приободрился, глаза запылали, как во время выступления. Молчун здорово чувствовал момент начала движения - стоунролл - будь то движение Зала или машины, ему без разницы. Требовалось задать направление, а скорость он мгновенно набирал сам.

Я вернулся в распаренное нутро бензоеда с явной неохотой. Машина резко сорвалась с места, опрокинув меня на заднем сидении. Тормоза жалобно завыли, вписывая "Медиум" в виражи. Я спрятал нос в книгу - разбиться, так хоть не зная "обочто-именно".

Тилл У. выплеснул на меня со страниц ощущения, возникшие минуту назад:

"Мы покинули берег моря,

Облизанные языками пены,

Наполненные мутью тинотемья..."

"Тилл У. - кудесник вокала, основоположник "живой" музыки, волшебник сцены! Больше того - он гений!".

С этих слов начиналось скромное послесловие. А далее:

"Тилла У. надо слушать "живьем", иначе его действие бесполезно для вас. На концерте его "живой" голос навсегда проникает в Вашу Душу. Вы покидаете Зал помолодевшими: надежды и мечты, сила и смелость, любовь и доброта - возвращены Вам!"

Я перелистнул страницу, не дочитав, и заглянул - очень хотелось узнать: кто так сладко расхваливает Тилла У. Заглянул и зажмурился, ослепленный, затряс головой. Бр-ррр!!! Изыди, Сатана! Под послесловием, в правом углу, стояла подпись критика, на дух не-пе-ре-но-сив-ше-го нашу музыку, будь то арт-рок, соул-рок, тем паче, хард-рок...

- Что с тобой? - Вейн остановил машину, повернулся.

- Как тебе это, а? - я показал ему подпись.

- Написано правильно... - Вейн пожал плечами.

- Но кем! Ты статьи его помнишь? Злобные укусы старого кобеля!

- Не кипятись, Влад, - улыбнулся Молчун.

- Что значит - не кипятись? Неоднократно сталкивался с ним в редакции...

- Ты? - удивился Вейн. - Никогда бы не подумал!

- Кто ж еще... - обиделся Влад В. и уткнулся в книгу, в ней еще буйствовало послесловие:

"Его потрясающая музыка удовлетворяет вкусы всех, начиная с трехлетнего ребенка и кончая девяностолетним старцем. Мужчины становятся мужественными, принципиальными, честными. Женщины - нежными и ласковыми. Иногда желание в них перехлестывает фарфоровые края чаши любви - но кому от этого хуже? Любовь - спасение от всех бед..."

Эй, мистер послесловец! А как быть с тем, что вы писали раньше? "Кто не со мной - тот против нас!" "Любовь - Зло, которое разрушает и душу и тело!" И еще: два, три, четыре и далее лет назад для вас существовал лишь один критерий оценки человека - возраст!

Я спешно закрыл Книгу, чувствуя, как внутри поднимается к горлу-злоба; пролистмул:

"Фантазии толпы меня манят,

Kill; iviin oi'iiinwmibix rn.iy.noii..."

И еще раз пролистнул, наугад:

"Граммофонное шипенье старой дамы,

Скрежет покореженной иглы..."

- Приехали, - объявил Вейн.

- Послушай! Неужели он мог это петь? - спросил я.

- Конечно. Он мог петь все.

"Разноцветной осенью я вхожу в лес.

...пытаюсь прикрепить их

Обратно к древу жизни:

Не получается они так и лежат

На земле - мертвые, но прекрасные".

- Он и это мог петь? Белые стихи под белую музыку?

Вейн кивнул.

- Ты идешь? - повторил Молчун.

- А... да, - и, толкнув дверцу, спросил: - Что с ним произошло?

- Он ушел.

- А когда он вернется, я встречусь с ним?