Шепот судьбы

Я серьезно кивнул. Кайман много знал о волшебстве, хотя сам никакими силами не обладал.

– Ну, все, – старик наконец выпустил меня и отошел к повозке. – Ты должен уйти до полуночи, и ни разу, слышишь – ни разу не оглядывайся, пока не пройдешь трижды по сто шагов от городской стены. Иначе любое проклятие, которым тебя наградят – а тебя наградят, уж поверь – обрушится на этот город.

Он бросил взгляд на растерянного Алька, стоявшего рядом.

– Возьми с собой мальчика, – глухо приказал Кайман. – Доставь домой.

– Но я... – Альк отпрянул.

Старый лекарь резко мотнул головой:

– Меня ждут нелегкие времена, – буркнул он мрачно. – Все равно не смог бы вас прокормить. Кончен разговор! Прощайте.

Поклонившись Кайману, я жестами объяснил Альку, какие вещи надо брать с собой. Мальчик выглядел растеряным и испуганным, что было легко объяснимо. Все его планы рухнули в один миг...

Кайман так и не сказал нам ни слова, пока мы собирались в дорогу. Притихший Альк первым направился к городским воротам, я шел следом. Не знаю, смотрел ли старик нам вслед. Я не оглядывался.

В ближайшей деревне мы купили охотничьи луки, теплую одежду, переметные сумки, веревки, клинья и молот для скалолазания, огниво и другие мелочи, без которых жизнь наша стала бы еще более безрадостной. Также мы купили старого осла, поскольку дорога предстояла дальняя.

Путь, указанный орлицей, вел через древний перевал и выше, в холодные горы, где люди и другие расы почти не жили. Алька я оставил на перевале, дав ему лук и наказав ждать меня не дольше недели. Дальше пошел один.

Долго и упорно карабкался почти непроходимыми тропами, лез на скалы, полз по карнизам над бездонными провалами. Два дня провел я в дороге, но все же добрался до гнезда, укрытого за острым обломком скалы.

К счастью, хищные птицы еще не успели полакомиться яйцом. Обернув драгоценный груз в теплую баранью шкуру, я немного отдохнул и пустился в обратный путь. Не стану утомлять вас его подробностями, главное – я выжил и сумел спасти орленка. Спустя четыре дня я вновь стоял на перевале, голодный, измученный, но сдержавший слово. Альк едва не задушил меня в объятиях.

– А это настоящий орел Манвэ?! А он умеет говорить? А когда вылупится? Мы сможем на нем летать?! – мальчик вертелся вокруг юлой, видимо за минувшие дни он натерпелся страхов.

«Теперь я отведу тебя домой» – жестами сообщил я.

Альк опустил голову.

– Это очень далеко, Юрми. Много недель пути...

«Ничего страшного»

– А как же птенец? – возразил мальчик. – Он не вынесет такую дорогу.

«Мы не можем жить с людьми» – объяснил я. – «Особенно теперь, когда есть орленок.»

Альк тихо покачал головой.

– С нашими ты тоже жить не сможешь, – сказал он едва слышно. – Мы... немногим лучше людей.

Мальчик дотронулся до моего плеча.

– Юрми, я останусь с тобой. Помогу растить орленка. Давай отыщем укромное местечко, где никто не сделает нас рабами.

Я долго смотрел в изумрудные глаза друга.

«Есть лишь одно такое место», – сказал жестами. И написал в пыли имя.

Альк содрогнулся.

– А... больше некуда?

«Орла заметят везде. И всех убьют.»

Мальчик поник.

– Хорошо, Юрми, – он тяжело вздохнул. – В Мордор, так в Мордор...

И мы повернулись, и направились на северо-восток, в страну, куда по доброй воле шли только самоубийцы.

Мордор! С тех пор, как пала Серая Гавань, с тех пор как последние следы героических эпох сгорели, сметенные адамантовым пламенем Хенны, а разъяренные Валар огнем и мечом насадили повсюду свои порядки – ты пережил это, Мордор. Ты навеки остался проклятым местом. Домом для проклятых.

Добрались мы без приключений. Мордор никто не охранял – давно миновали времена, когда черные властелины собирали там армии. Уже много, много лет, в развалинах Барад-дура обитали лишь змеи да вороны, пожиравшие змей. Люди, орки, гномы – все народы Средиземья бежали еще от границ Мордора, с тех пор как проклятие Валар обрекло эту землю на вечное бесплодие. Там не рождались дети, не плодился скот. А если уж плодился, то порождал таких чудовищ, рядом с которыми меркли все описанные в легендах...

Мне оставалось надеяться лишь, что проклятие Валар не подействует на орленка. Ведь вороны и грифы прекрасно чувствовали себя в Мордоре. Забегая вперед, скажу, что я ошибся, и проклятие действовало на орлов; однако птенец вылупился незадолго до того, как мы пересекли границы Мордора, и избежал горькой судьбы других детей, рождавшихся на проклятой земле чудовищными уродами.

Да, он вылупился! Вопреки судьбе, вопреки воле самого Манвэ, птенец вылупился здоровым и сильным. Я дал ему имя Соран, что на древнем языке моих предков значило «Орел».

Соран родился в сером пуху, голодным и крикливым. Я смастерил нам хижину под нависшим обломком стены Барад Дура, а Альк загодя изловил несколько десятков змей, поскольку мы знали, как прожорливы все птенцы. Однако орленок отличался от других птиц.

Он ел редко и помногу. Иногда он целыми днями сидел, нахохлившись, в своем гнездышке из бараньей шкуры, и молча наблюдал как мы с Альком стараемся вдохнуть жизнь в мертвую землю Мордора. Я не раз пробовал мысленно говорить с птенцом, но орленок был слишком юн и ничего не понимал.

Жилось нам не очень весело. Я каждый день уходил на охоту, добывал змей, грифов или мелких грызунов, Альк ловил рыбу в мутном озере у подножия погасшего Ородруина. Большая часть семян, которыми мы засеяли с трудом вспаханный клочок земли, так и не взошла, а из оставшихся выросли чудовищно уродливые, искаженные растения, на них даже смотреть было больно. Однако почти все семена этих уродов оказались жизнеспособны, и спустя полгода у нас с Альком появился грубый и невкусный, зато сьедобный хлеб.

Весной, устав от однообразной пищи, я решился сделать вылазку за пределы Мордора, наказав Альку присматривать за орленком. На последние Каймановы деньги купил двух коз и овцу, нагрузил их тюками с овсом и ячменем. А вернувшись, обнаружил что Альк не терял зря времени и построил из камней неплохой домик для Сорана. Заметно подросший орленок бегал по пустыне, гоняясь за ящерицами.

С этого дня нам стало немного легче. Овцу пришлось забить, но уродливая, отравленная земля Мордора все же давала жизнь кое-какой растительности, так что козы приспособились и выжили. Их молоко приятно разнообразило наш рацион.

Соран быстро рос и уже начинал учиться «говорить». Причем и я, и Альк с одинаковой легкостью улавливали эти попытки. Серый пух давно исчез, теперь орленок – он был уже с гуся размером – щеголял снежно-белыми блестящими перьями. Хотя охотники при мне не раз говорили, что птицу невозможно научить любить, отношение Сорана к нам трудно было назвать иначе. Ночами он часто подбирался к нашей хижине, залезал на грудь мне или Альку и пушистил перышки, довольный и счастливый. Он любил играть, как щенок, а соображал гораздо лучше любого ребенка его возраста. Спустя полтора года, сидя, орленок уже достигал мне до пояса, а размах его крыльев превышал мой рост. К этому времени он окончательно освоил мыслеречь.

Жизнь неторопливо текла своим чередом. Альк всерьез увлекся творчеством и целыми днями пропадал у подножия Ородруина, пытаясь высечь каменное изваяние Сорана, я тренировался в стрельбе из лука. Нас никто не тревожил и ничто не предвещало грозы. Увы – нет лучшего грозового знамения, чем покой и тишина.

В начале осени, когда Сорану уже исполнилось два года, он напугал меня до полусмерти. В тот день я с утра отправился на охоту. Вернулся днем, со связкой тушканчиков. Альк, как обычно, колдовал над своей скульптурой, орленок сидел на крыше хижины, зажмурив яркие глазки и полностью расправив крылья. Что-то в его позе меня настрожило.

«Ты здоров?» – спросил я. Соран содрогнулся и открыл глаза, посмотрев на меня так, словно раньше никогда не видел.

«Юрми...» – он по-птичьи наклонил голову и распушил воротник перьев. – «Мою маму звали Калима?»