Когда боги спят

И вот только тогда, когда отступать было уже некуда, я решился, наконец, на признание.

Я не собираюсь описывать того, как это случилось - мне тяжело даже просто вспоминать тот день. Но у меня не оставалось иного выхода. Либо признаться, признаться лично, с глазу на глаз, либо ожидать неизбежного последующего разоблачения. Потому что в тот день профессор объявил об окончательном своем решении обнародовать полученные нами результаты. Медлить, по его мнению, было уже нельзя, чем раньше люди узнают о надвигающейся беде, тем лучше смогут к ней подготовиться. Хотя, по чести говоря, трудно было придумать, как может огромное человечество, разделенное многочисленными барьерами непонимания и вражды, подготовиться и сплотиться даже перед лицом такой вот всеобщей и неотвратимой беды. Но это вопрос уже другого порядка.

В общем, я сознался во всем. Для профессора, конечно, это было ударом, и немалым - он привык сам быть всегда абсолютно честным в своих выводах, привык так же относиться и к результатам своих учеников и коллег. И мое признание так потрясло его, что некоторое время - не меньше получаса - он сидел, не в силах вымолвить ни единого слова. Потом, конечно, слова полились рекой, потом я такое услышал...

Но все это в прошлом, и, если постараться, я могу обо всем этом не вспоминать, Тем более, что свидетелей не осталось.

Наверное, не будь ситуация столь серьезной, профессор просто-напросто прогнал бы меня, не желая больше иметь дела со своим недостойным учеником. И был бы совершенно прав - науку нельзя делать, используя подлог как метод достижения цели. Наука тем и отличается от остальных видов человеческой деятельности, что имеет дело с объективными, не зависящими от конъюнктуры реальностями, и любой обман рано или поздно раскрывается, даже если для его сокрытия наворачивают все новые и новые горы лжи. Слава богу, я сумел вовремя остановиться и не стал прикрывать один обман другим.

Правда, еще неизвестно, лучше ли та ситуация, в которой мы в результате оказались, той, от которой сумели уйти.

В общем, теперь уже сам профессор углубился в мои теоретические построения, выводам которых он доселе безоговорочно доверял - как своим собственным. Раньше подобное скрупулезное копание с его стороны показалось бы мне оскорбительным. Но теперь права оскорбляться у меня не осталось, и я лишь старался как только мог помочь ему во всем быстро разобраться. К счастью - а, может, и к несчастью - иных ошибок, кроме уже названной выше, он не обнаружил. Ну а что касается злополучного интеграла... Здесь он получил весьма неожиданные выводы, до которых я в свое время не додумался. Или просто не мог - по объективным обстоятельствам - додуматься. Но об этих обстоятельствах позже.

Оказалось, что вообще вся моя теория приводит к осмысленным результатам лишь при одном-единственном условии - если этот злополучный интеграл имеет выбранное весьма произвольно значение, равное двум третям пи. При любом другом его значении в рамках данной теории не может существовать устойчивой модели Вселенной, и, если подходить с позиций здравого смысла, то никакого подлога я не совершал. Ведь мы, как я уже писал выше, определили, что интеграл этот относится к классу интегралов Лаггера, имеющих произвольное значение, и я вправе был выбрать именно то, которое позволяло сделать теорию непротиворечивой.

Я имел на это полное право.

Если бы не одно обстоятельство, которое долго не давало мне покоя, пока сама жизнь не преподнесла его неоспоримого объяснения. Если бы я сам в свое время не проверял получаемые результаты на непротиворечивость. Но я проверял их, используя те же подходы, что и профессор. Я подставлял самые разные значения этого интеграла, и получал вполне осмысленные результаты и при значениях, равных нулю, единице, два пи. Я это прекрасно помнил!

Но не сумел отыскать черновиков того времени.

К чему хранить черновики, когда любые выводы можно всегда повторить заново? Так я думал всегда - но, оказывается, мир устроен иначе. Мир устроен совсем не так, как мы думаем, и я часто вспоминаю теперь того индийского математика, который интуитивно предсказал массу интересных закономерностей в области теории чисел, не затруднив себя доказательствами и в течение десятилетий ставя в тупик последующих исследователей, пока кому-нибудь не удавалось, наконец, выстроить все промежуточные звенья в необходимом порядке и показать, что он был прав.

Мы привыкли думать, что Творец создал Вселенную, положив в основу ее некие законы, которые мы можем лишь раскрывать.

Нам трудно поверить в то, что он и сам, возможно, до конца не знает этих законов.

И мы не в состоянии осознать, что, вполне возможно, именно мы выдумываем в процессе познания законы, движущие этим миром.

Мы можем отказаться от идеи Творца всего сущего - но мы не готовы сами занять его место. Не готовы - потому что это слишком страшно. Потому что любой шаг творца может грозить непредсказуемыми последствиями. Мы, ученые, привыкли лишь изучать мир, в котором живем - мы не привыкли творить окружающую нас реальность. А те немногие из людей, кто внутренне готов к этой великой миссии - они творят эту реальность, но творят ее иначе. В своих книгах, картинах, фильмах, в мире образов, далеких от научной картины мира. Они не подготовлены к тому, чтобы реально помочь нам, ученым - и в этом, возможно, величайшая наша беда.

Я, конечно, забежал вперед, сформулировав вот так сразу вывод, к которому в конечном счете пришли мы с профессором Ранкором, когда иных объяснений происходящему не осталось. Но отброшу хронологию событий - не для того пишу я эти заметки. Ни к чему описывать весь тот путь проб и ошибок, который в итоге привел нас к такому выводу. Все равно, несмотря ни на что, мы до самого последнего момента не могли до конца в него поверить. До того, как пришлось нам подвергнуть этот вывод экспериментальной проверке.

Это случилось уже в марте.

Поступающие со спутника "Солар-иж" данные озадачивали уже многих - но не нас с профессором Ранкором. Мы знали, как найти им объяснения возможно, вскоре до этого додумался бы кто-нибудь еще. Молчать дальше было бы не просто бессмысленно, а уже и безнравственно, ведь речь шла теперь не просто о научном приоритете - о судьбе всего человечества. Но и решиться сказать все было слишком тяжело, хотя надежд на какой-то благоприятный исход не оставалось.