Самосожжение

- Вот как! - Старый президент заметно смешался. - Пусть говорит оператор... Дайте голос! - быстро добавил он, сообразив, что растерянный вид оператора может произвести на телезрителей удручающее впечатление, которое смазало бы восприятие широкой публикой этого момента чрезвычайного паблисити, о чем растрезвонят завтрашние газеты.

И те, кому следовало понять президента, поняли его без лишних слов. За кадром возник лишь дрожащий голос оператора, а изображения его не было.

- Этот Гей заявил, что хочет сжечь себя в знак протеста против гонки ядерного вооружения, против милитаризации космоса...

Президенты посмотрели друг на друга.

- Разве нельзя было остановить этого человека? - спросил молодой президент, спросил, разумеется, своего коллегу, старого президента.

- Наверно, можно было, - неохотно или устало, но еще и с плохо скрытой иронией ответил старый президент.

- Почему же это не было сделано? - Голос молодого президента выказывал не только крайнюю озабоченность, но и, как прежде, полную доброжелательность по отношению к своему собеседнику.

- Для этого нам нужно было всем сразу свернуть свои ядерные силы, - словно забыв, где он находится, не без сарказма сказал старый президент, пожав плечами.

Этот президент, как было известно всему миру, придерживался самой крайней позиции в вопросах сохранения мира. Он полагал, что человечество можно уберечь от ядерной войны и связанной с нею глобальной, планетарной катастрофы лишь с помощью ядерного оружия, причем самого разрушительного, самого варварского, хотя, по сути дела, любое ядерное оружие, как, впрочем, оружие вообще, является сугубо варварским по своей изначальной цели. Это был печально знаменитый парадокс старого президента одной из самых сильных стран мира. И этот парадокс вдруг оказался в центре паблисити, чего никак не ожидал старый президент.

- Я имел в виду... - теперь в замешательстве был молодой президент. Разве репортер и оператор не могли сообщить о предстоящем акте самосожжения?

- У нас абсолютная свобода, сэр... - Старый президент сказал это опять не без иронии, но тонкой, которая допускала разночтение: то ли он имел в виду свободу как социальную и политическую категорию, то ли просто-напросто недостаточную осведомленность своего молодого коллеги.

Но тут отличился помощник президента. Он успел выведать кое-что у оператора и теперь зачастил, смягчая то невыгодное впечатление, которое старый президент произвел на своего коллегу последней фразой насчет абсолютной свободы.

- Сэр! Оператор сказал, что этот Гей позвонил на телевидение примерно за два часа до того, как чиркнул спичкой. Редакция сообщила об этом директору, программы новостей. Директор позвонил в комиссариат, как положено по закону, а репортеру и оператору велел на всякий случай приехать на площадь и включить аппаратуру.

- Мы думали, - вдруг опять проклюнулся голос оператора, - что дело ограничится каким-то частным заявлением...

- Но вы же видели, что он обливает себя бензином! - Голос помощника старого президента гремел по всей планете, ретивый помощник был похож на того судью, который заранее уверен в виновности подсудимого.

- Да, мы видели... И все-таки не думали, что он подожжет себя... - вяло защищался оператор.

- Но потом он поджег себя!

Такая напористость помощника, который невольно делал чуть ли не главным элементом паблисити этот диалог с оператором, вынуждала телекомпанию показать на экране своего сотрудника, а стало быть, и сцену самосожжения, точнее, все то, что осталось от нее.

Над камином, уменьшенное в несколько раз, появилось изображение площади, где огня уже не было. Только шевелящаяся пена. Как адовый кипяток. Гея, скорее всего, уже вынесли из этой пены. Машина "Скорой помощи" только что вышла из кадра. Остались машины пожарников и полиции. Свет от мигалок, пульсируя, резал глаза. Студийная передвижка работала в автоматическом режиме, и было видно теперь оператора - растерянный парень лет двадцати восьми, в наушниках.

- Да, потом он поджег себя, - оператор повторил слова помощника президента. И посмотрел на пену. - И я снимал. Машинально. А Боб упал в обморок. - И оператор опять посмотрел на пену, будто недоумевая, куда же девался горящий Гей. - А потом, когда я опомнился...

- Вам нужно было восемьдесят две секунды, чтобы опомниться! - В голосе ретивого помощника сквозила неприязнь к оператору.

- А вам сколько нужно было? - вдруг спросил оператор.

Президенты переглянулись.

- Довольно, - сказал своему помощнику старый президент.

Он щелкнул клавишей селектора.

Теперь на экране телевизора остались только изображения президентов да камина между ними. Было видно, что они уже хорошо владеют собой.

Все это делало президентам честь. Точнее, являлось прелюдией к президентской чести, каковая должна была слагаться из конкретных дел не только на благо отечества, но и на благо всего человечества, которому прежде всего надо было гарантировать право на существование.

Неведомые великим королям минувших эпох обязанности.

Хотя, прямо сказать, тут и президентам пока что нечем было похвастать.

Именно в этот момент, когда президенты должны были порассуждать на политические темы, как бы снимая напряжение телезрителей, оставшееся от сцены самосожжения Гея, человек с хронометром выключил звук телевизора.

Президенты, будто немые, открывали и закрывали рты. И камин горел все так же ровно, как символ покоя, уюта и умиротворения. И огонь, который только что сжег человека, теперь гарантировал человечеству несколько минут относительной безопасности - пока президенты, владеющие ядерным оружием, будут принародно вести мирные беседы. Впрочем, судьбу человечества, не говоря уже о судьбе президентов, могут решить компьютеры именно сейчас, пока президенты открывали и закрывали рты.

Человек с хронометром знал, что рассуждения президентов будут слишком общими и необязательными, как телевизионное шоу во время предвыборной кампании. А в конце их диалога даже возникнет ощущение, что никакого самосожжения и не было.

Он подождал, пока президенты закроют рты, чтобы уже не открывать их до конца передачи, и вытащил из приставки к телевизору видеокассету.