Здравствуй, Фобос!(Науч.-фант. хроника — «Путь к Марсу» - 3)

— Ага, — с шутовским смирением поклонился Акопян. — Так в чем уличает меня моя спектрограмма? Убийство почтенной семьи или ограбление банка?..

— Гораздо хуже, — спокойно ответил Семен. — Ты, братец, был совершенно заворожен тем, что увидел на Фобосе. Что бы это ни было. В те минуты тебя нельзя было бы назвать сознательным, разумным существом. Хочешь, возьмем для примера любое слово твоего рапорта? Наугад…

Тарханов ткнул пальцем в одну из кнопок. Заплясали изумрудные кривые на экране, мелким горошком посыпались цифры, и голос Акопяна произнес: «…чатые перила».

— Та-ак… Значит, «перила». Вернемся к началу и проанализируем… — Семен опять коснулся пульта, и кривая стала плавно опускаться. — Видишь? Частоты все время понижаются. Каждый следующий звук ты произносишь медленнее и ниже. Чуть ли не погружаешься в сон. Потом спохватываешься, собираешь силы для следующего слова — и опять вниз под горку… Но все это, конечно, бессознательно.

— Одним словом, на Фобосе вы действовали, как мы обычно говорим, на операциональном уровне, — снова вмешался Добрак. — То есть, почти не осознавая своих поступков. Работали, как очень крупная, с большой оперативной памятью, электронная машина. Воздействие — ответ, воздействие — ответ… А интеллект дремлет.

— Значит, мало для вас толку от моих биотоков?

— Не то чтобы мало, но… Надо повторить. Снять все показатели еще раз.

Тарханов сделал быстрое переключение. Видеофон послушно воспроизвел мерцающие зигзаги, похожие на контуры целой горной страны. Одни линии горели ярким светом, другие едва теплились.

— Вот что еще нас интересует. Твоя энцефалограмма. Вроде бы все понятно — потрясение, страх, любопытство, подавленность от обилия впечатлений, защитное торможение… Но есть странные, непонятные волны. Не с чем их сравнить. Нет аналогий…

— Ну да! С вашим-то банком данных, накопленных за полсотни лет полетов…

— Эге! Данные-то были получены в условиях штатной космической работы. Мы привыкли сопоставлять их между собой, обрабатывать математически, строить графики, номограммы… А тут — единственный в своем роде семимесячный перелет. И единственная в своем роде прогулочка по инопланетному искусственному тоннелю. Реакции, конечно, диковинные, в них разбираться и разбираться…

— Вот именно! — подхватил Добрак. — Психофизиологический портрет космонавта, который после полугода в корабле вышел пройтись на неизвестную планету и увидел сооружение, оставленное внеземлянами… Представляете, какая каша в обмене веществ, в биотоках?!

— Вас понял, — сумрачно кивнул Акопян. — Прикажете подопытному кролику лезть в клетку?

— Не будь дураком, Сурен! — дружелюбно сказал Тарханов. — Это необходимо тебе первому…

…Кажется, о возможности подобного эксперимента впервые задумался не работник космической медицины и даже вообще не физиолог, а писатель. Автор классического английского детектива «Лунный камень» Уилки Коллинз. Один из героев этого занимательного романа, Френклин Блэк, под действием опиума утратив контроль над своими поступками, перепрятывает драгоценный камень, вернее, отдает его как раз тому, кому не следовало бы. Затем Блэк обо всем забывает. Камень напрасно ищут. Чтобы узнать судьбу алмаза, медик Дженнингс воспроизводит в доме обстановку того злополучного вечера, «программирует» психику Блэка разговором о потере, а затем снова дает Френклину опиум. И человек в наркотическом полусне повторяет все действия, которые привели к пропаже камня. Роль драгоценности играет стеклышко. Время для Блэка возвращается вспять; лица, ведущие следствие, получают ощутимую помощь, а невеста Френклина убеждается, что ее возлюбленный — не вор…

Коллинз догадывался, что «субъективная реальность» для человека не менее подлинна, чем настоящая. Мозгу все равно, откуда приходят воздействия: извне или изнутри, из «подвалов» памяти. Он реагирует. Яркое воспоминание об опасности, «спроецированное» с помощью наркотика или гипноза на мозговую кору, вызовет не меньший страх, чем когда-то пережитая реальная опасность. Человек в точности повторит все, что он делал в давно прошедший момент. И если тогда, во время действительного события, с человека снимали энцефалограмму, — теперь можно будет снять совершенно такую же…

Сорок лет тому назад эффектом «субъективной реальности» воспользовался в научных целях молодой магистр медицины Добрак.

В одном из десантных подразделений солдаты прыгали с парашютом. Для тренировки малоопытных парашютистов применялся аэростат. И вот парашют десантника-первогодка с подходящей фамилией Выскочил раскрылся слишком рано. Ветер прижал шелковое полотнище к снастям аэростата, обмотал, запутал так, что потом пришлось распарывать ножами. Бедняга Выскочил повис на стропах над двухкилометровой пропастью. Он извивался, как червь на удочке. Ему бросали веревку из гондолы. Сначала солдат пытался поймать ее, потом выбился из сил и повис мешком. Некоторые уверяли, что на втором часу висения Выскочил запел — должно быть, умом тронулся… Экипаж вертолета его снять не сумел. Пришлось спускать аэростат. В общей сложности солдат пробыл в подвешенном состоянии свыше трех часов. Выскочила, разумеется, отправили в госпиталь, пичкали укрепляющими средствами. Будучи здоровенным крестьянским парнем, он быстро пришел в себя. Тогда-то и занялся им магистр Добрак, уже имевший труды в области психофизиологии труда космонавта. С точки зрения врача, происшествие с солдатом могло дать ценнейшие сведения. Такая острая ситуация — между прочим, очень близкая к космическим! Такой могучий стресс! Как отреагировал организм? Что пережил, передумал за эти три часа юный десантник?..

— А я не знаю, пан доктор! — упорно твердил Выскочил. — Поначалу, конечно, вроде бы все в брюхе оборвалось, а потом будто одурь какая… да нет, не упомню, хоть режьте! Худо было, и все тут… Думал, смерть моя пришла!

Конечно, работать с подобным пациентом было так же ловко, как танцевать в мешке. И Добрак решился на эксперимент, разумеется, объяснив парню в наиболее доступной форме, что за опыт над ним поставят. Выскочил сначала отбрыкивался: «Это что же, опять у меня душа в пятки уйдет?» — но в конце концов махнул рукой: «Ладно, раз для науки…»

После этого Добрак легко загипнотизировал солдата и внушил ему, что тот — в гондоле аэростата перед злополучным прыжком. «Сейчас 11 часов 20 минут… Прыгает Прохазка, за ним твоя очередь… По-Пошел!» Руки Выскочила стиснулись в кулаки; он побледнел, покрылся капельками пота и вдруг прыгнул со стула… но не далее, чем на предусмотрительно расстеленный ковер. А потом добросовестно ворочался, извивался всем телом, пытался схватить несуществующую спасательную веревку… Врачи, приглашенные Добраком, хотя и представляли в общих чертах, что их ожидает, все же изумились. Десантник ругался, плакал, вспоминал то матушку, то какую-то Марженку… наконец действительно запел, но не народную или популярную песню, как можно было ожидать, а жутким образом искаженную католическую молитву, очевидно, слышанную в детстве на богослужении в родной деревне. И все это время писали перья самописцев, множились цифры на экране дисплея… В конце второго часа Добрак сжалился над парнем и прекратил опыт. Были получены великолепные данные. Полная, развернутая во времени картина состояния человека, попавшего в условия смертельной опасности.

Потом этот метод применялся в авиации при анализе полетных происшествий, для исследования причин дорожных или производственных аварий, в криминалистике. Однажды Добрак спас репутацию капитана большого траулера, чье судно ночью налетело на баржу с лесом; судя по картине, восстановленной под гипнозом капитанской памятью, на барже не были включены огни. Другой раз было раскрыто крупное финансовое преступление… В космонавтике «метод Добрака», называемый также гипнорепродукцией, использовался довольно редко. Нашлись самолюбивые и влиятельные люди, заявившие, что, мол, надо доверять словам членов экипажа и корабельным приборам, а не лазить в душу каким-то модернизированным «детектором лжи», будто космонавты — подследственные… Но время шло, способы анализа совершенствовались. Теперь крошечный скачок кровяного давления или запаздывание реакции на сотую долю секунды могли рассказать о событии больше, чем самая подробная, исповедь. Подвергались тщательному обследованию все уровни нервной деятельности, все ступени, ведущие в глубь организма, вплоть до слепых и темных молекулярных цепочек, до реакций самого белка. И вот — решается судьба величайшей научной сенсации всех времен. Орел или решка? Единственный в мире подлинный след внеземной цивилизации — или видение свихнувшегося бортинженера? От решения зависит, будет ли включена в программу сверхсложного многомесячного перелета высадка на Фобос; загрузят ли ракету дополнительным оборудованием; попадет ли в состав экспедиции пылкий и не всегда уравновешенный Акопян… Последний пробный камень — гипнорепродукция. Только она сможет показать, вправду ли увидел перед собой одинокий космонавт нечто чудесное — или же образы «рукотворных» стены, лаза, тоннеля, пещерного зала родились в его больном, расстроенном месяцами полета воображении? Будет прослежен путь каждого импульса, и мощные компьютеры Космоцентра отделят внешние сигналы от внутренних; пойдут на экран «реконструированные» по сетчатке глаз, идеально четкие кадры; получат объяснения самые странные мозговые волны…