Планета Багровых Туч ( Собрание сочинений: В 11 т. Т. 1: 1955–1959 гг.)

— «Бездна жгучая»,― серьезно добавил Богдан Спицын, забежавший с вахты глотнуть кофе.

Юрковский поглядел на него с отсутствующим выражением и начал снова:

…Э—э—э… как там будет дальше?

— Отринула,― предложил Богдан.

— Молчи, презренный…

— Ну, накинула…

— Подожди… минутку…

— Бездны черные, бездны чужие, Звезды ― капли сверкающих слез… Где просторы пустынь ледяные…

― Там теперь задымил паровоз,― закончил Богдан самым лирическим тоном.

И никто не проронил ни слова о злосчастном приключении Быкова в мире невесомости. В планетолете снова воцарились покой, тишина, обычная, почти земная жизнь.

Быков и Дауге сидели в кают—компании за шахматами, когда вошел озабоченный Крутиков.

― Слыхали новость, ребята?

Быков вопросительно взглянул на него, а Дауге, покусывая ноготь, спросил рассеянно:

— Что там еще случилось?

— Связи нет.

— С кем?

— Ни с кем нет. Ни с Землей, ни с «Циолковским».

— Почему?

Крутиков пожал плечами, запустил руку в буфет и достал вафлю.

— И давно нет связи?

— Больше часа.― Крутиков с хрустом раскусил вафлю.― Ермаков с Богданом все перепробовали. Шарили на всех волнах. Пусто, хоть шаром покати. И что удивительно ― обычно всегда наткнешься на чей—нибудь разговор. А сейчас на всем диапазоне мертвая тишина, словно на морском дне. Ни единого звука, ни единого разряда.

— Может быть, аппаратура испортилась? ― предположил Дауге.

— Все три комплекта сразу? Вряд ли.

— Или антенны не в порядке?

Штурман пожал плечами. Дауге пробормотал: «Опять не все слава богу»,― и смешал фигуры.

— Где Володька?

— У себя, наверное…

Быков тронул Михаила Антоновича за рукав:

― Может быть, разладился только прием, и они нас слышат?

― Все может быть. Но вообще ― весьма странно. Вдруг ни с того ни с сего отказали все радиоустановки сразу. Никогда еще такого не бывало. Правда, Ляхов предупреждал… Но… это, понимаешь, как—то тревожно… неуютно как—то…

Быков с симпатией посмотрел на его доброе круглое лицо с маленькими грустными глазками.

― Да… я понимаю, Михаил Антонович.

Действительно, стало очень неуютно. Смутное предчувствие несчастья овладело Быковым. Может быть, потому, что всякая, даже ничтожнейшая неприятность на межпланетном корабле представлялась ему большой бедой. Но и Крутиков, по—видимому, испытывал нечто подобное, а уж его никак нельзя было заподозрить в мнительности новичка.

― Не вешайте носа, друзья! ― с наигранной веселостью воскликнул Дауге.― Пока ничего страшного не случилось, не правда ли? Ну, временно потеряна по каким—то причинам связь. Нодвигатели в порядке, продовольствия достаточно, «Хиус» идет по курсу…

Крутиков вздохнул. И опять Быков понял его. Для них, детей Земли, связь была единственной живой, ощутимой ниточкой, протянувшейся к ним с родной планеты. И обрыв этой животворной ниточки, даже временный, действовал угнетающе. Быков вдруг каждой своей кровинкой ощутил глухое, невероятное одиночество «Хиуса». Десятки и сотни миллионов километров безмолвной пустоты свинцом легли на плечи, отрезали от других миров и от матерински теплой, родной Земли. Десятки и сотни миллионов километров ледяной пустоты… Эти невообразимые пропасти ― вовсе не «ничто». Нет, они живут какой—то своей особой и непонятной жизнью, по каким—то непостижимым законам, сложные, коварные…

Быков взглянул на Дауге, рассеянно перебиравшего шахматные фигурки, и ему стало стыдно. Достаточно того, что он стру сил тогда, перед стартом. Ведь самое страшное, что может произойти… Да почему что—нибудь вообще должно произойти?

― Новые шалости нашего возлюбленного пространства,― сказал, входя, Юрковский.― Как вам это нравится?

Совсем не нравится,― буркнул Дауге.― Перестань паясничать! Надоело… На Земле Краюхин с ума сойдет.

— Ну, за старика бояться нечего! Голова у него покрепче, чем у нас с тобой. Мне кажется, связь исчезла потому, что участок пространства, где мы сейчас находимся, так или иначе непроходим для радиоволн. Объяснить не берусь, но… Во всяком случае, на радиоаппаратуру сваливать нечего. И тем более на антенны.

— Фантазер! ― вздохнул Михаил Антонович.

— Видал? ― Юрковский указал на него пальцем.― Что ни пилот, то консерватор и скептик. Ничем их не проймешь. Даже фактами.

— Ну где ты видел, чтобы пустота не проводила радиоволн?

— До сегодняшнего дня ― нигде. А Ляхов видел. И я сейчас вижу, достопочтенный скептик. Тебя даже фактами не проймешь.

— Видишь?

— Вижу.

— Шиш ты видишь, Владимир Сергеевич!

— Я вижу шиш? ― с подчеркнутой вежливостью спросил Юрковский.

— Ага.

Юрковский повернулся на каблуках и пошел из каюты. На пороге он остановился:

― Рекомендую всем присутствующим подняться к входу в рубку. Вам, возможно, удастся услышать кое—что интересное.

Крутиков досадливо поморщился и снова полез в буфет за вафлей. «Фантазер, фантазер»,― бормотал он.

Но Дауге промолчал, а Быков в глубине души чувствовал, что прав, вероятно, все же Юрковский. Они поднялись по трапу до раскрытой двери рубки и присоединились к Юрковскому, сидевшему на ступеньке.

Из рубки доносился монотонный голос Богдана:

― Земля, Земля… Вэ—шестнадцать, почему молчите? Земля, Земля… Я «Хиус». Вэ—шестнадцать, почему молчите? Даю настройку: раз, два, три, четыре, пять…

Наступило молчание. Дауге и Быков переглянулись. Юрковский задумчиво поглаживал подбородок. Послышались щелчки каких—то переключателей. Богдан со вздохом сказал:

— Ничего, Анатолий Борисович. Тихо, как в могиле.

— Попробуйте снова на длинных волнах.

— Слушаюсь.

После минутной паузы Спицын заговорил снова:

— Ну хорошо, положим, что—нибудь не в порядке с антеннами. Но ведь такую радиостанцию, как на Седьмом полигоне, можно принимать прямо на корпус. Да и что могло бы случиться с антеннами? Ничего не понимаю! Ведь ни звука, ни шороха… Конечно, Ляхов прав. Это все наша скорость… Земля! Земля! Вэ—шестнадцать, почему молчите? Я «Хиус». Даю настройку: раз, два, три…

— Может быть, Юрковский прав и мы действительно провалились в какую—нибудь четырехмерную яму? ― сказал Ермаков.

Юрковский гулко покашлял. Ермаков подошел к двери:

— Вы все здесь?

— Здесь, Анатолий Борисович. Сидим, ждем.

— Что вы думаете по поводу этого?

— Я уже сказал, что я думаю…― Юрковский пожал плечами.

— Может быть, может быть… Но от всех этих искривленных пространств очень попахивает математической мистикой.

— Как угодно,― спокойно сказал Юрковский.― Мне это мистикой не кажется. Я думаю, легко убедиться, что это самая настоящая объективная реальность, данная нам в ощущениях.

— И еще как данная,― добавил Дауге. Ермаков помолчал.

— Где Михаил?

— В кают—компании, вафли лопает.

— Надо будет…

Радостный крик Богдана прервал Ермакова:

― Отвечают! Отвечают!

Все вскочили на ноги. Сухой, надтреснутый голос устало произнес:

― Я Вэ—шестнадцать. Я Вэ—шестнадцать. «Хиус», «Хиус», отвечайте. «Хиус», отвечайте. Я Вэ—шестнадцать. Даю настройку: раз, два, три, четыре. Три, два, один. «Хиус», отвечайте…

― Это Зайченко,― пробормотал Юрковский.

Богдан торопливо заговорил:

― Вэ—шестнадцать, слышу вас хорошо. Вэ—шестнадцать, я «Хиус», слышу вас хорошо. Почему так долго не отвечали?

Я Вэ—шестнадцать, я Вэ—шестнадцать,― не обращая, по— видимому, никакого внимания на ответ Богдана, продолжал Зайченко.― «Хиус», почему не отвечаете? Почему замолчали? «Хиус», отвечайте. Я Вэ—шестнадцать…

— Мы их слышим, они нас ― нет,― сказал Дауге.― Час от часу не легче. Ну—ка…

— Я «Хиус», слышу хорошо,― упавшим голосом повторял Богдан.― Я «Хиус», слышу вас хорошо. Вэ—шестнадцать, я «Хиус»…

— Я Вэ—шестнадцать, я Вэ—шестнадцать. «Хиус», отвечайте…