Очаг на башне

— Можно я тебе приснюсь?

— Какой чудесный сон, — произнес он блаженно. Мягким шажком Ася подошла вплотную и замерла; Симагин обеими руками потянулся к ней, но ее улыбка лопнула, словно взорванная изнутри, руки вскинулись изломчато и страшно, полотенце мягко повалилось на пол, но в этом не было уже ничего, кроме боли и катастрофы, и Ася, простояв еще секунду с судорожно бьющейся, исступленно натягиваемой обратно на лицо улыбкой, гортанно закричав, упала. Раскинулась. Вновь закричала, ее бросило на бок, потом на спину. Симагин был уже рядом, подхватил запрокинутую голову в ладони, но Асю ударило вновь, она вывернулась из его рук, со стуком ударилась затылком и обмякла. Он поднял ее, перепуганно бормоча: «Асенька… Ты меня слышишь? Ася!!!» Словно мертвая, она висела у него на руках, только дыхание выдавало жизнь — короткое, скрипучее, сухое, рот был страшно разинут. Он уложил ее, укутал, что-то еще бормоча. На лице ее выступил ледяной пот, и тогда Симагин кинулся в коридор, набросил на голое тело плащ, бормоча: «Сейчас, Асенька! Сейчас!» Последнее, что он увидел в квартире, был Антошка, выбегающий из своей комнаты. Уже с лестницы, в закрывающуюся дверь он крикнул сыну: «Маме плохо!»

Когда Симагин вернулся, Антошка напряженно стоял у постели, По-Асиному прижав кулаки к щекам. Он повернул голову, и Симагина встретил взрослый, напряженный взгляд.

— Когда приедут?

— В течение двух часов. Что тут?

— Успокаивала меня, а потом опять…

Симагин взял Асю за руку — рука была холодной и рыхлой, как талый снег.

— Симагин… — выдохнула она.

— Асенька! — закричал он, едва не плача. — Я врача вызвал, сейчас приедут. Что мне делать? Может, ты попить хочешь?

Она послушно сказала: да, чтобы хоть чем-то наполнить его желание помочь. Ей была отвратительна самая мысль о питье. Симагин метнулся на кухню, но когда вернулся, всю душу вложив в этот чай — ровно той крепости, сладости и теплоты, что предпочитала Ася, — она снова была невменяема.

— Она велела мне уйти, — глухо проговорил стоявший поодаль Антон.

— Выйди, Тошка, выйди, да, — пробормотал Симагин. — Асенька… Я принес…

Она открыла глаза. На Симагина глянули одни белки. Симагин вскрикнул, едва не выронив чашку — Асину любимую, голубую, с узорчатой ручкой… Веки упали.

— Сим… — выдохнула она. — Сим, холодно. Ляг рядом. Приласкай. Зачем я гулять… Надо сразу. Как я по тебе соскучилась… — Распухший язык едва шевелился между лиловыми губами. Он, не глядя, ткнул на столик плеснувшуюся чашку. Ася была промерзшая, влажная, напряженная, словно в постоянной судороге; он стал гладить ее плечи, грудь, живот, ноги, она не чувствовала. Судорога усилилась, Симагин обнял Асю, бережно согревая, — она хрипела и время от времени выдыхала: «Сим…», и он отвечал: «Я здесь, радость моя…» Она не слышала.

Потом опять что-то изменилось. Дрожь погасла. В свистящих выдохах угадывалось: «Не дам… не дам…» — словно в ней рушилось нечто, и она из последних сил сопротивлялась разрушению. «Что ты, солнышко, что?» Она не отвечала, но вдруг он почувствовал, как она принялась лихорадочно и бессильно ласкать его влажными, ледяными ладонями. Он заплакал. Пробормотал: «Я принес, ты пить просила, чайку…» — «Нет, — сипела она, не слыша. — Нет. Ведь не так. Я тебя люблю». Симагин осторожно высвободился, чтобы налить грелку, принести рефлектор — Ася страшно мерзла. Огляделся, растирая щеки. Комната была чужая.

В дверях стоял Антон.

— Папа, — позвал он.

— Да?

— Мама не умрет?

Симагин вздрогнул.

— Ты… ты не смей так говорить! Так говорить нельзя!

— А если мама умрет, — упрямо выговорил Антошка, — мы с тобой тоже умрем?

Симагин замер с пустой грелкой в руке.

— Да, — сказал он негромко, — мы тоже.

Антон кивнул.

В начале третьего приехал молодой, пахнущий кэпстэном и «Консулом» широкоплечий парень и стал спрашивать, одергивая Симагина: «Спокойнее… у страха глаза велики…» Ася лежала тихо, ей, вроде, полегчало, только, несмотря на грелки и одеяла, она дрожала по-прежнему. Врач смерил давление, выслушал сердце, как-то еще поколдовал, потом вернулся к столу и начал писать. Он был спокоен, уверен. Написав, задумался, с прищуром глядя на свет торшера, и вдруг резким движением скомкал бумажку.

— Надо госпитализировать, — сказал он, и сейчас же тишину комнаты распорол визжащий, протяжный крик:

— Не-е-е-ет!!! Кричала Ася.

Симагин рухнул на колени у постели; врач, морщась, обернулся к ним.

— Нет… не надо… не поеду, — быстро-быстро, едва различимо, говорила Ася. — Не отдавай. Он ничего не понял, — она цеплялась за его ладонь ломкими пальцами, заглядывала в глаза, умоляла. У нее опять стали колотиться зубы. — Мне надо с тобой…

— Вы же взрослая женщина, — сказал врач. — Вы должны понимать…

— Доктор, — сказал почерневший Симагин, — что с ней? Лицо врача чуть исказилось пренебрежением и досадой.

— Какой-то нервный шок, — нехотя ответил он. Казалось, все это ему надоело. Давно. — У меня еще много вызовов, — сообщил он. — Я не могу полночи вас уговаривать, — он достал бланк и опять стал поспешно писать. — Когда передумаете, вызовите транспорт.

— С каким диагнозом ее отправят? — тихо спросил Симагин. Перо врача запнулось на серой бумаге.

— Я же сказал — нервный шок, — проговорил он.

— Ну тогда хоть успокаивающий укол, — просяще сказал Симагин. — И сердце поддержать. У нее сердце слабое…

— Со слабым сердцем у вас уже был бы инфаркт, — вставая, ответил врач. — Вот направление, в уголке — телефон.

Симагин не ответил, но вдруг неуловимо стал непробиваемой стеной на пути. Скулы его прыгали. Не двигаясь с места, врач покусал губу.

— Я хочу того же, чего и вы, — сказал он. — Чтобы ей помогли. Понимаете?

Стало тихо. Всхрипывая, дышала опрокинутая на подушки Ася.

— Какая больница дежурит? — спросил Симагин с усилием, и опять раздался крик:

— Не-е-ет!

Симагин резко обернулся и успел увидеть, как выгнувшееся тело опало под одеялами.

— Ася, — жалобно выговорил он, но она выдохнула:

— Ни-ку-да…

Врач молча раскрыл ящичек и стал готовить шприц. Он работал нарочито спокойно, но чувствовалось, что нервы у него тоже сдают. Симагин наблюдал.

— Что это?

— Снимет напряжение, — сквозь зубы бросил врач. — Она уснет.

Ася с усилием выпростала руку. Симагин погладил предплечье — вся кожа дрожала мелкой, едва уловимой дрожью.

— И кордиамин, — сказал Симагин. Врач коротко оглянулся на него и выполнил приказ, ни слова не говоря.

— Направление действительно до утра, — сказал он затем и решительно прошел мимо Симагина.

— Хорошо, — ответил Симагин. — Благодарю вас.

Врач коротко склонил голову и вышел. Симагин снова опустился на колени. Вошел Антошка и встал, прижавшись плечом к косяку.

— А попить у тебя можно? — напрягаясь, спросила Ася. — Только не чаю, простой воды…

Выпадая из тапок, Симагин рванулся на кухню. Только тогда Антошка решился подойти к постели.

— Мам, — сказал он. — А мам.

И больше ничего. Но она сразу поняла.

— Да я же не заболела, Тошенька, — выговорила она и улыбнулась, а потом закрыла глаза. — Я просто немножко устала.

Странно, думала она. Неужели можно вот так вот, дома, умереть? Антон стоял рядом, она смутно припомнила, что у нее закрыты глаза, но она прекрасно видела его, и пошла на кухню, и сказала: что же ты возишься, и Симагин, роняя чашку, обернулся, но чашка не разбилась, а покатилась, будто пластмассовая, и у Симагина не было лица, Ася отшатнулась, нет, лицо было, странно знакомое, не его, одутловатое, отвратительное…

Когда Симагин вернулся, Антон сказал:

— Мама закрыла глаза и уснула.

В пять Симагин запихал сына в постель, а сам вернулся в спальню. Асино дыхание выровнялось, и щеки порозовели — к шести она была обыкновенная спящая Ася, безмятежная, разметавшаяся, теплая. У нее даже улыбка промелькнула на сонных мягких губах, и Симагин заулыбался в ответ. Он задремал прямо в кресле.