Очаг на башне

— …А не поздно гулять-то?

— Время детское, не дрейфь!

— Аська! — он смеялся. — Ну, тебя кидает! Тошку возьмем?

— Натурально. Анто-он! — закричала она, как в лесу. — Пойдешь гулять?

Антошка высунулся из своей комнаты.

— Пойду, — заявил он и скрылся.

— Неужели все прошло? — спросил Симагин. — Ты такая веселая… А ведь было что-то ужасное. Ты не притворяешься?

— Я тебе сейчас за такие слова!.. — свирепо воскликнула Ася и стала дергать Симагина за нос. Симагин мычал и нырял головой. — Ах ты, слоненок! Ты кому не веришь? Разве есть такой закон — чтоб любящим женам не верить? Ты скажи! Есть? Если есть, я к депутату пойду, пусть отменит!

— С пустяками к депутату не пускают…

— Прорвусь! Ты что, не знаешь, что для влюбленной женщины нет препятствий? Попру, как бульдозер! — она изобразила бульдозер и, взревывая моторами, покачиваясь на ухабах, поползла на Симагина. Загнала в угол и опять стала целовать в подбородок, в шею, в расстегнутый ворот рубашки, потом упала на колени, прильнула. Он смеялся, запрокидывая голову:

— Нет, ты с ума сошла. Правда, ты с ума сошла…

— Да! — отпрянув, закричала Ася и начала делать страшные гримасы. — Я с ума сошла! Я Клеопатра, — величественно возвестила она, принимая позу. — Нет, я мадам де Богарне, — сказала она с французским прононсом, принимая другую позу. — Ой, я же вся с поросячьими ресничками!

— Не надо! — безнадежно взмолился Симагин.

— Ничего не понимает, — деловито сообщила она в пространство. Она уже стояла у зеркала, раздирая косметичку, движения были поспешны и суетливы. — Тупой, грубый, неотесанный, — она выставила один глаз к зеркалу. — Неужели тебе не сладостно видеть, как я становлюсь красивее? Лицезреть. Вот я… — доверительно призналась она немного странным голосом, потому что лицо ее было неестественно напряжено, — вечно обмираю, когда ты бреешься. Мужское таинство, вот что это такое. А ты… эх, ты.

— А браво у тебя выходит раздеваться, — завороженно следя за ней, сказал Симагин. — Я думал, все пуговицы брызнут.

Ася хихикнула и тут же ойкнула, потому что где-то что-то положила не так.

— Женщина, — справившись с аварией, сказала она, — которая не умеет мгновенно раздеваться, не стоит и кончика мужского мизинца. Вас же надо на испуг брать. Лови момент и рви пуговицы. Тогда еще есть надежда на ломтик простого бабьего счастья. Не надо печалиться, вся жизнь впереди — разденься и жди…

— У нас парни пели — напейся и жди.

— Каждому свое… Все, готова! — она отшвырнула косметичку и стала моргать на Симагина новыми ресницами. — Здорово? Где Тошка?

— Жду, когда позовете, — ответил Антон, высовываясь из приоткрытой двери. — Меня отпустили, — сообщил он важно, — хотя момент очень ответственный. Микромодуль маневрирует неправильно, — пояснил он в ответ на вопросительный взгляд Симагина. — Хорошо, что цапфы выдержали.

Было начало девятого, когда они вошли в парк. Ну надо же, думала Ася, слушая Симагина. Он опять открытие сделал. Вот так вот болтаем, целуемся, за нос его дергала — а он что, и впрямь гений? С ума сойти. Телепатия. Только телепатии и не хватало. Вербицкого бы протелепать — что он тут вьется. Она попыталась всерьез представить то, о чем рассказывал Симагин, и не смогла. Это было совершенно несовместимо с обыденным миром. Не может этого быть, все-таки. А вдруг, все-таки, может? На краю какой бездны он стоит, подумала она и даже головой качнула, представив. И лицом разрубает ледяной ветер этой жуткой беспредельности. Кажется, так все тепло можно растерять, а он — вон какой. Живой и весь светится. Она прильнула к нему. Вот какой. Теплый. Нежный. И как я заслужила эту честь — быть ему ближе всех? А сколько времени не верила, что он такой. А он и не был. Он бы таким и не стал, если бы меня не оживил. Потому нам нельзя теперь врозь, разрежь — и все. Странно, надо бы ущербность чувствовать, что сама по себе не можешь, — а вот поди ж ты, гордость.

Странно, думал Симагин, рассказывая. Быть рядом с такой женщиной — это… это… Надо горы сворачивать, чтоб хоть как-то оправдать это. Чтобы быть достойным ее. Как она чувствует все, как откликается на красоту — вечерний лес вокруг, и она сразу, как этот лес, тиха, отуманена нежностью и покоем. Как бы я жил без нее? Как я жил до нее? С полуденной ясностью он понял, что весь прорыв последних лет, позволивший лаборатории Вайсброда далеко обогнать всех биоспектралистов мира, возникновением своим обязан Асе, и только ей.

Антон чинно двигался рядом и даже не пытался обследовать, как обычно, беличьи скворечники — постучать по стволу дерева, прижав ухо к твердой коре, поглядеть вверх и отойти, по-хозяйски отметив: спит… Тоже заслушался.

— …Опять все раскидал, — укоризненно сказала Ася, складывая Антошкины штаны и рубаху и вешая на спинку стула.

— Я забыл, — ответил Антошка виновато и, предвосхищая следующий пункт вечерней программы, накрылся одеялом по грудь и положил руки поверх. Победно глянул на Асю. — Мам, а мам… Я спрошу, ладно?

— Ладно, — Ася присела на краешек постели, и Антошка немедленно ухватил ее за ладонь.

— Мам, а у меня правда скоро будет братик?

Ася улыбнулась потаенно и счастливо. Нагнулась и поцеловала Антошку в лоб.

— Правда, — ответила она. — Или сестричка.

— А почему так — не было, не было, и вдруг будет?

— Когда мама и папа очень любят друг друга, раньше или позже у них обязательно появляется сынок или дочка.

Лоб Антошки собрался маленькими, симпатичными морщинками. Антошка размышлял.

— А тогда… мам, — нерешительно спросил он. — Значит, ты… раньше очень любила не папу?

Ася прикусила губу и тут же улыбнулась.

— Я была чуть старше тебя и гораздо глупее, — объяснила она. — И мне показалось, понимаешь? Если кажется, то некоторое время оно будто есть на самом деле. Это чтобы поскорее учились отличать настоящее от того, что кажется. По-настоящему я всегда очень любила папу. Только мы не сразу встретились.

Антошка внимательно смотрел на нее.

— Тут есть что-то, чего я не понимаю, — совершенно по-симагински сказал он. — Наверное, это неразрешимый вопрос… Мам, а мам?

— Что, милый?

— А ты никого больше не полюбишь?

— Да ты что, Антон? — Ася звонко рассмеялась. — Кого? Ты разве не видишь?

— Вижу, — ответил он. — Я почему-то уже плохо помню, как было до папы, вроде папа всегда был. Но когда вспоминаю, вижу, что ты стала веселее и добрее.

Ася почти с испугом всматривалась в его лицо. Тошка, думала она, клопик мой… Кажется, вчера родила тебя — и вот уже.

— Я тоже, когда вырасту, буду добрый, — сообщил Антон.

— Разумеется, — ответила Ася.

— Мам, — опять спросил он, — а ты больше не заболеешь?

— Ну кто же болеет два раза на дню? — засмеялась Ася. — Спи спокойно, Тошенька.

— Мы очень испугались, — сказал Антошка. Глаза у него стали, как у засыпающего Симагина, — щелочками.

— Ничего не бойся, — сказала Ася и потрепала его по голове. Он зажмурился от удовольствия и открывать глаза уже не стал.

Симагин старательно делал вид, что спит. Ждет, с восторгом поняла Ася. Сердце колотилось все отчаяннее. Будто впервые. Она бросилась в ванную и несколько минут извивалась под душем — сначала горячим, потом холодным, чтобы Симагин ее отогрел. От душа головокружение, усилившееся к вечеру, прошло напрочь. Спеша, дрожа, Ася сорвала купальное полотенце и прехитро в него замоталась — как бы наглухо, но при каждом шаге левая нога во всю длину выпрыгивала из таинственных складок и, заманивая, мгновенно утягивалась вновь. С видом блистательной куртизанки она проследовала к Симагину, погуляла по комнате под его жадным, ощутимо разгорающимся взглядом. Бесцельно потрогала что-то на полке, переставила чуть-чуть русалочку. Потом повернулась к постели.

— Симагин, — спросила она едва слышно, — ты спишь?

Глядя на нее во все глаза и улыбаясь, он захрапел, изображая беспробудный сон. Она сделала шажок к нему.