Вейская империя (Том 1-5)

- Я высоко ценю вашу откровенность в разговоре со мной, - сказал Шимана. - Жаль, однако, что слова манифеста столь неопределенны. Правда ли, что в согласии с жалобами цехов вы издаете указ, подтверждающий старые запреты на станки и машины?

- Да, - сказал Нан. - В этом указе - окончательный и подробный перечень запрещенных машин. Почему бы не усовершенствовать станки так, чтоб они не попадали под перечень?

Глаза Шиманы забегали, как две мыши. Он надулся.

- Господин Нан, - сказал он, - у наших братьев есть угольные копи в Кассандане. Они очень глубоки и вот-вот остановятся из-за трудностей, связанный с откачкой воды, а паровой водоподьемник, который это делает, запрещен государыней Касией! Что же нам - по три сотни лошадей на руднике держать?

- От одного ученого чиновника, - прищурился Нан, - я слыхал, что этот водоподъемник - не очень-то хорошая вещь, потому что цилиндр в нем то нагревается, то остывает. А если цилиндр будет столь же горяч, как и пар, то отдача от машины очень возрастет. Он принес мне чертеж такой машины, и объяснил, что она может быть использована для чего угодно, не только для подъема воды.

Шимана надулся еще больше. Был этот чиновник и у него! Был и показал документ, по которому он признавался автором изобретения и должен был получать за него деньги, - десятую часть от угля, сэкономленного его машиной по сравнению со старой. Еще две десятых получали министры Нан и Чареника, которые тоже как-то при этом значились. Это, значит, опять: он, Шимана, ставит станки, а министр еще получает с этого проценты? А он хоть представляет себе, сколько стоит заменить хороший станок на лучший?

И Шимана сказал, как отрубил:

- Новшества - опасная вещь. Они придуманы для выгоды частных лиц и в ущерб общему благу.

Это было веское замечание, но господин Нан, словно и не расслышав таких слов, с наслаждением смаковал красноватый напиток в глиняной чашке.

- Восхитительно, - проговорил министр, - восхитительно. Что же это травы, ягоды, листья?

Шимана очень вежливо улыбнулся.

- И листья, и ягоды, а главное - молитвы, сопутствующие заготовке. Это тайна моей паствы.

- Не стыжусь признаться, - произнес первый министр, - я просто очарован "красной травой". Право - бы пил ее каждое утро, если б был запас.

- О чем разговор, - вскричал Шимана, - почту за честь завтра же прислать хоть мешок!

Они поговорили еще немного. Министр распрощался и отбыл. Шимана Двенадцатый, один из богатейших людей империи и наследственный пророк "красных циновок", остался наедине с писаной красавицей, плетущей циновку. Он немного помолился, а потом сказал:

- Светлая матушка! Это человек похож на камень александрит, на солнце он синий, а при свече он красный! При мне он бранит монополию цехов, а с цеховым мастером он бранит монополию крупных торговцев! Почему бы не поднять восстание в Чахаре? Можно будет отделиться от империи и провозгласить эру Торжествующего Добра!

Писаная красавица молча плела циновку.

- Приходил ко мне вчера юноша, некто Ридин, - продолжал Шимана, - и спрашивал, правда ли, что тот, кто убьет врага веры, попадет на небеса? Вот Ридина-то завтра бы и послать с мешком "красной травы" в подарок.

- Треть трав нынешнего года, - сказала женщина - пустишь на семена. Построишь сушилки. Купишь в столице харчевни, и в провинции тоже. Повесишь вывески: "Здесь подают красную траву".

- Светлая матушка, - опешил Шимана, - что ты такое говоришь?

- Дурак ты, - сказала женщина. - Если первый министр будет пить "красную траву", через месяц вся столица станет ее пить. Будет тебе денег на паровой станок и на все прочее.

Господин Нан вернулся в свою резиденцию у Нефритовых Ворот. Спать он, однако, несмотря на поздний час, не собирался. Он спустился в кабинет, где со стен глядели головы священных птиц, соединенных по двое цепочкой, зажег серебряные светильники на высоких одутловатых ножках, и, прежде чем сесть за бумаги, подошел поклониться полке с духами-хранителями. На полке в западном углу стоял парчовый старец, яшмовая черепаха, еще двое богов пониже чином, и, как положено, маленькая куколка, - предыдущий хозяин "тростниковых покоев". Предыдущим хозяином был ныне покойный Ишнайя. Тут глаза Нана сделались совершенно безумными: жертвенная плошка перед куколкой покойника была пуста, а ведь, уходя, Нан оставил в ней целую корову, то есть коровай - ну да покойнику все равно.

Нан шарахнулся в сторону и схватил тяжелый подсвечник.

- For God's sake, David!

Нан выругался и опустил подсвечник. Из-за бархатной портьеры вышел Свен Бьернссон. Выглядел он неважно, как говорится: штаны из ботвы, кафтан из листвы, а шапка из дырки.

- Ну и нервы у господина министра, - сказал Бьернссон и уселся в глубокое кресло о шести ножках.

"Так я и знал, что он жив" - подумал Нан.

- Как вы сюда попали? - осведомился он.

- Не бойтесь, господин министр, меня никто не видел. У вас есть служаночка Дира: прелестная девушка, но несколько ветрена. Я вот уж третий день состою ее временным женихом. А сегодня она оставила для меня калиточку открытой и послала записку, как пройти: она меня ждет через час.

Нан пинком распахнул дверь: никого. Министр подумал и вышел из кабинета, заперев его на ключ. Через десять минут он вернулся с большим узлом и корзинкой. В корзинке была маринованная утка, несколько лепешек "завязанных ушек", фрукты и сыр. Глаза Бьернссона при виде корзинки разгорелись.

- Вы не представляете себе, Дэвид, - проговорил он по-английски минут через пятнадцать, с набитым ртом, - какая это мерзость - голод! Признаюсь - это было основное ощущение, которое я испытывал последние несколько дней. Оно заслонило всю радость знакомства с вашей очаровательной страной.

- Да, - сказал Нан. - Мой секретарь был прав. Желтые монахи не совершают самоубийств. Так что вы увидели, вернувшись в монастырь?

- Как что? Кота. Того самого, которого Лоуренс отправил в дальнее путешествие.

- Глупости, - сказал Нан, Я позавчера посетил настоятеля. Наверное, похожий кот, и все.

Бьернссон засмеялся:

- Конечно, господин министр, - если вам удобней считать кота похожим, то считайте.