Журнал «Если», 2006 № 10

— Спелый?

Горбоносый дядька возвел глаза:

— О чем говоришь, мальчик! Самый спелый на свете! — Он три раза ткнул в полосатый бок похожим на гладиаторский меч ножом, выхватил из арбуза рубиновую пирамидку. — Смотри сам!.. Сдачу держи…

Я запихал в карман комбинезона кучу бумажек и мелочи, прижал арбузище к груди и, выгибаясь от тяжести, засеменил к пристани…

И, глянув поверх арбуза, увидел уж-жаснейшую картину. Катер уже отвалил и был метрах в двадцати от причала. Ефрем Зотович Мерцалов тянул к берегу руки, перегибался через поручень, который загораживал выход, и голосил:

— Ребенок у меня! Ребенок на пристани! Швартуйтесь назад, сволочи!

Но матросы никакого ребенка не видели, а капитан разворачиваться, конечно, не хотел. Наверное, и без того опаздывал.

В первые полминуты мне было смешно. И опять я позлорадствовал. Но почти сразу очухался: у меня-то положение в десять раз хуже, чем у «господина воспитателя». Ампула-то не со мной, а с ним. И если я потеряюсь, через месяц — кранты Стрелку!

Я вытянул шею над арбузом и заорал:

— Мне-то что делать?!

Мерцалов закричал в ответ, и я разобрал только: «…на вокзале!».

Что «на вокзале»? Возвращаться на вокзал и ждать Мерцалова там? Или самому добираться в Горнозабойск? А как добираться? Я с перепугу перестал соображать. Не выпуская арбуза, кинулся вдоль берега — в ту сторону, куда уходил катер.

— Ну, что мне делать-то?!

Однако ответные вопли Мерцалова были уже совсем неразборчивы. Все-таки я некоторое время бежал еще — просто не знал, что, кроме этого, делать. Наконец я споткнулся на прибрежном песке и полетел вперед носом.

Песок был не твердый, но все же я крепко треснулся животом и коленями. Арбуз же — и того крепче. Он усвистал вперед, как бомба, срикошетил, взмыл опять и на излете, в воздухе еще, развалился на три части. Они все упали на песок удачно, мякотью вверх.

Удар привел меня в чувство. Будто встряхнул мозги и поставил их на место. Я сел и стал думать, что ничего страшного не случилось (за исключением расколотого арбуза). В том, что я отстал от катера, моей вины нет вот ни настолечко. Не надо было Мерцалову посылать меня на рынок. Пускай теперь пляшет на палубе и думает, как быть. Это его, Ефрема Зотыча, проблемы. А мне-то что? Рано или поздно меня все равно найдут. Потому что я им нужен. И прививку сделают, никуда не денутся. Впереди еще почти месяц. А то, что случилось, называется приключение. Переживать приключения — в сто раз лучше, чем торчать в интернате или какой-то клинике на строгом режиме. Как пойдут события, пока не ясно, однако все равно как-нибудь пойдут. И незачем их торопить…

Поразмыслив так, я решил, что для начала следует съесть арбуз. Не пропадать же добру! Тем более, что пробовать арбузы мне приходилось ох как нечасто…

Я поднял красный искрящийся кусок, ухватил мякоть губами. И тихонько застонал от удовольствия. А когда, облизываясь, глянул из-за куска, увидел четыре исцарапанные ноги в одинаковых ременчатых сандаликах.

Тогда я поднял глаза.

Рядом стояли двое ребятишек — мальчик и девочка лет семи-восьми. Оба рыжеватые, круглощекие и со вздернутыми носами. Щеки и ноги у них были перемазанные, однако одёжка из ярко-зеленого трикотажа — чистая, новенькая даже. Видно, что не бродячие пацанята, домашние. На девочке была плетеная бейсболка со вздернутым козырьком, на мальчике треуголка из газеты. В ярких, как пузырьки с синькой, глазах было полным-полно интереса и ни капельки боязни.

Девочка поправила бейсболку и спросила:

— Ты его нечаянно грохнул? Или нарочно?

— Конечно, нечаянно. Зачем бы я стал нарочно…

— Как зачем? Чтобы съесть поскорее, — деловито разъяснил мальчик.

— Нет, я не хотел поскорее. Просто запнулся…

— Ты сильно расшибся? — серьезно спросила девочка (заботливая какая!).

— Не сильно. Только вот арбуз…

— Тут уж ничего не поделаешь, — рассудил мальчик. — Придется тебе его съесть.

— Конечно, придется…

Мальчик поглядел недоверчиво:

— Думаешь, ты справишься с ним?

— Садитесь, помогайте.

Они запросто, будто я их давний знакомый, сели на корточки, взяли каждый по куску. С аппетитом зачавкали. Я тоже. Но долго чавкать без всякого разговора было как-то неловко. И я спросил мальчика:

— А что это у тебя на шлеме написано? Такое название газеты здесь у вас?

По краю треуголки тянулись крупные, старинного вида буквы.

— Да. — Мальчик солидно кивнул. — Это инская городская газета.

— Странное какое у нее имя…

Перевернутые буквы складывались в слова: ПОЧТОВАЯ РОМАШКА.

— Нисколько не странное, — сообщил мальчик, отклеивая от щек арбузные семечки. — Дело в том, что раньше, в лошадиные времена, в Инске была почтовая станция.

Девочка не оценила мальчишкину эрудированность. Покачала головой:

— Ох ты, Толя… «Лошадиные времена»…

— А как еще сказать, если не было машин! — не смутился Толя.

— В эпоху гужевого транспорта, — сказал я, выгрызая изнутри арбузную корку (ребята выгрызали так же). Мальчик возразил:

— Лошадиные времена понятнее…

— Пожалуй, — согласился я. — А почему вы говорите «Инск», «Инская»? Здесь же Ново-Заторск…

Они, кажется, насупились. Чуть-чуть. Мальчик глянул недоверчиво:

— С чего ты взял?

— Видел надпись на вокзале.

Девочка будто пожалела меня:

— Ох, куда тебя занесло… Ты, значит, приезжий?

— Ну да! Я отстал от поезда. Вот из-за этого арбуза. Купил его, а в вагон не успел…

Я не врал специально, а просто не хотел вдаваться в подробности.

— Тогда тебе надо к начальнику вокзала скорее! — заволновалась девочка. — Он поможет…

А в самом деле! Почему я сразу не додумался? Ведь у начальника-то связь со всеми… как их… транспортными средствами. Может, и с пассажирскими катерами тоже.

Я вскочил.

— Спасибо за совет.

— А тебе спасибо за арбуз, — откликнулась девочка.

— Да. Теперь главное — успеть до ближнего туалета, — сообщил мальчик.

— Толька, ты хулиган, — сказала девочка.

— А чего? Будто тебе самой не надо!

— Но я не кричу про это на весь Инск. При посторонних… Иди сюда… — Толя подошел, и она принялась отлеплять арбузные семечки от его щек.

Мне стало грустно. Не хотелось быть посторонним. Хотелось, чтобы кто-нибудь так же отколупывал от моих щек семечки и понарошку обзывал хулиганом.

— Пока, — сказал я ребятам и пошел назад, к пристани.

Меня беспокоила та же проблема, что и Толю, но я решил ее быстро, за контейнерами. И с облегченной душой отправился искать начальника.

Пока я шагал вдоль воды, у меня появилась другая мысль: «А на фиг мне начальник вокзала? Надо навести справки у начальника пристани! Наверно, он может связаться с катером и попросить отыскать на нем пассажира Мерцалова. И, наверное, разрешит нам поговорить друг с другом…» Если, конечно, есть на пристани контора и начальник. Я не помнил там никаких строений, помнил только шаткий деревянный причал.

Контора была. Кривой домик, обитый фанерой и покрытый облупленной синей краской. Над крышей слабо полоскался длинный желто-черный вымпел. Отражали реку и солнце стекла широкого окна. По сторонам от окна я увидел две дощатые двери. На одной — никакой надписи, на другой — то, что мне надо. Белая табличка: «Начальник пристани Н-Заторск № 3».

Я постучал. Не дождался ответа, потянул ручку, вошел… Не было здесь ничего похожего на кабинет начальника. Было несколько пластмассовых столиков, кривые стулья, буфетный прилавок, а за ним — полки с бутылками, банками и сигаретными коробками. На прилавке горел солнечными бликами великанский самовар. Помятый, но надраенный. Из-за самовара выглянула тетушка с жалобным, но не сердитым лицом.

— Тебе чего, голубок?

— Мне… я думал, здесь начальник. Там написано…

— А, да мало ли нынче где чего написано. — Она махнула рукой, будто отгоняла муху. — Всё поперек смысла. Написано «контора», читай «забегаловка», написано «Регент», читай… Ладно. Тебе он зачем?