Рифтеры (Сборник)

Он не видит ее.

Прошло уже несколько дней после ссоры. Даже их расписания теперь разнятся. Сегодня, когда она пыталась заснуть, то слышала, как Актон пришел из бездны и взобрался в кают‑компанию, словно какое‑то морское чудовище. Он появляется время от времени, когда остальные или снаружи, или сидят по каютам. Тогда он запирается в библиотеке, носится в фоновизорах по бесконечным виртуальным улицам, и в каждом его движении видно отчаяние. Как будто ему каждый раз приходится задерживать дыхание, заходя внутрь; однажды Лени видела, как он сорвал шлем с головы и буквально выбежал наружу, словно его грудь сейчас разорвется. Когда она подобрала оставленное оборудование, результаты поиска все еще мерцали в наглазниках. Химия.

А в другой раз он обернулся по пути в шлюз и увидел ее, стоящую в коридоре. И улыбнулся. Даже сказал что‑то. Она расслышала «…прости…», но это было не все. Карл не остался.

А сейчас его руки неподвижно лежат на клавиатуре, плечи трясутся. Он не издает ни звука. Лени закрывает глаза, думает, стоит ли подойти к нему. А когда открывает их, в помещении уже никого нет.

Она может точно сказать, куда он направится. Его иконка отцепляется от «Биб» и ползет по экрану, а в той стороне есть только одно.

Когда Лени добирается туда, Карл ползает по спине кита, выкапывая в ней дыру ножом. Линзы Кларк едва справляются, на таком далеком расстоянии от Жерла им не хватает света; Актон режет и пилит в свете головного фонаря, его тень корчится на горизонте мертвой плоти.

Он уже пробурил кратер где‑то с полметра диаметром и глубиной. Прорвался сквозь слой ворвани и теперь рассекает коричневые мускулы под ним. Прошли месяцы с тех пор, как это существо упало сюда, и Кларк удивляется, насколько хорошо оно сохранилось.

«Бездна любит экстремумы, – размышляет она. – Это не скороварка. Это холодильник».

Актон прекращает копать. Просто плавает вокруг, уставившись на дело рук своих.

– Какая глупая идея, – наконец жужжит он. – Я иногда не понимаю, что на меня находит.

Карл поворачивается к ней лицом, от линз отражается желтый свет.

– Прости меня, Лени. Знаю, это место ты почему‑то считаешь особенным. Я не хочу его… осквернять.

Она качает головой:

– Ничего. Это неважно.

Вокодер Актона журчит, на воздухе это оказалось бы печальным смехом.

– Я иногда слишком себя переоцениваю, Лен. Когда я внутри и мне плохо, все рассыпается на глазах, я не знаю, что делать, и кажется, будто стоит выйти наружу – и чешуя спадет с глаз. Такая почти религиозная вера. Все ответы. Прямо тут.

– Это нормально, – произносит Кларк, ведь так лучше, чем просто молчать.

– Только иногда ответ ничего особенного тебе не дает, понимаешь? Иногда ответ – это нечто вроде «Забудь об этом. Ты в полной жопе». – Актон смотрит на мертвого кита. – Ты не можешь выключить свет?

Темнота поглощает их, словно одеяло. Кларк тянется сквозь нее и притягивает Карла к себе:

– Что ты хочешь сделать?

Снова механический смех.

– Кое‑что, о чем прочитал. Я думал…

Он трется своей щекой о ее.

– Понятия не имею, что я думал. Когда оказываешься внутри, то превращаешься в гребаную жертву лоботомии, и появляются разные глупые идеи. А когда выбираешься наружу, проходит какое‑то время, прежде чем просыпаешься и осознаешь, каким же тупым кретином был. Я хотел изучить надпочечную железу. Думал, это поможет мне противостоять истощению ионов в синаптических соединениях.

– Ты знаешь, как это сделать.

– Ну, в общем, все равно дерьмово получилось. Я там не могу нормально думать.

Она даже не пытается спорить.

– Извини, – жужжит Актон через какое‑то время.

Кларк гладит его по спине, словно два куска пластика трутся друг о друга.

– Думаю, я могу тебе все объяснить, – добавляет он. – Если тебе, конечно, интересно.

– Естественно. – Но она понимает, что это ничего не изменит.

– Ты знаешь, что в мозге существует определенный участок, контролирующий движение?

– Да.

– И если, предположим, ты стала пианистом, то часть, управляющая руками, буквально расширяется, занимает большее пространство этого участка из‑за повышенной потребности в управлении пальцами. Но вместе с этим что‑то теряется. Прилегающие участки переполняются. В результате ты не можешь так же хорошо двигать пальцами ног или изгибать язык, как было до усиленных занятий музыкой.

Актон замолкает. Кларк чувствует его руки, слегка обнимающие ее.

– И я считаю, что нечто подобное случилось со мной, – наконец произносит Карл.

– Каким образом?

– Я думаю, нечто в моем мозгу выросло, натренировалось, распространилось и заполнило остальные части. Но оно функционирует только в окружающей среде с высоким давлением, понимаешь, именно оно заставляет нервы работать быстрее. Поэтому когда я возвращаются внутрь, то новая часть отключается, а старые вроде как теряются.

Кларк качает головой.

– Мы уже говорили об этом, Карл. В твоих синапсах просто не хватает кальция.

– Это не все. Это вообще больше не проблема. Я поднял уровень ингибиторов. Не полностью, но достаточно. Но у меня все еще есть эта новая часть, а старые я найти не могу. – Она чувствует его подбородок на своей голове. – Мне кажется, я уже не совсем человек, Лен. Если принять во внимание, каким я был, может, это не так уж и плохо.

– А что она делает? Конкретно эта новая часть?

Отвечает он не сразу:

– Это вроде как еще один орган чувств, только он рассеянный. Своего рода интуиция, только очень резкая, четкая.

– Рассеянная, но четкая.

– Ну да. Это проблема – объяснить, что такое запах, человеку без носа.

– Может, это не то, что ты думаешь. Я имею в виду, нечто изменилось, но это не значит, что ты можешь вот просто так… заглянуть в человека. Может, у тебя всего лишь какое‑то расстройство настроения. Или галлюцинация. Ты не можешь знать наверняка.

– Я знаю, Лен.

– Тогда ты прав. – Гнев струйкой сочится изнутри. – Ты больше не человек. Ты меньше, чем человек.

– Лени…

– Люди должны доверять друг другу, Карл. Нет ничего особенного в том, чтобы верить тому, кого знаешь. И я хочу, чтобы ты мне верил.

– Но не знал.

Она пытается услышать грусть в этом синтезированном голосе. На «Биб» та, может, и пробилась бы на поверхность, но на станции он бы никогда этого не сказал.

– Карл…

– Я не могу вернуться.

– Ты здесь – это не ты. – Она отталкивается прочь, разворачивается и уже едва различает его силуэт.

– Ты хочешь, чтобы я снова стал, – она слышит сомнение в его словах, даже через вокодер, но знает, это не от вопроса, – омерзительным и полным ненависти уродом.

– Не будь дураком. У меня в жизни было немало уродов, поверь мне. Но, Карл, это какой‑то слишком дешевый трюк. Ты вышел из волшебного ящика и – опа! – превратился в мистера Хорошего Парня. Зашел – и снова обернулся Ситэкским Душителем. [28] В реальности так не бывает.

– Откуда ты знаешь?

Кларк держится на расстоянии, она знает. Реально лишь то, что приносит боль. Реально то, что происходит медленно, мучительно, когда каждый шаг вырезан криками, угрозами и ударами.

Его перемена станет реальна только в том случае, если Карла изменит сама Лени.

Естественно, она не говорит ему об этом, но, разворачиваясь и оставляя его на дне, боится, что говорить и не надо. Он сам все знает.

Она просыпается сразу, напряженная и встревоженная. Повсюду тьма – свет выключен, Лени даже закрыла датчики на стене – но это близкая, знакомая мгла ее собственной каюты. Что‑то стучит в корпус, постоянно и настойчиво.

Снаружи.

Коридор достаточно освещен для глаз рифтера. Наката и Карако неподвижно стоят в кают‑компании, Брандер сидит в библиотеке; экраны не горят, все фоновизоры висят на своих местах.