Рифтеры (Сборник)

«Только это неважно. Просто старый, привычный танец».

Но в этот раз кто‑то решил встать на ее сторону. Слышатся крики, звуки потасовки, тошнотворно‑неприятный стук плоти о кость, а той – о металл, и в кои‑то веки ничего из этого не принадлежит ей.

– Ах ты, членосос! Да я тебе сейчас яйца оторву!

Голос Брандера. За нее вступился Брандер. Он всегда был галантным. Кларк улыбается, чувствуя во рту привкус соли.

«Естественно, он так и не простил Актону ту стычку из‑за мешкорота».

Зрение постепенно проясняется, по крайней мере, один глаз начинает видеть. Она видит перед собой ногу, другую сбоку. Лени поднимает голову: ноги встречаются в промежности Карако. Актон и Брандер тоже находятся в ее каюте; поразительно, как они вообще все сюда поместились.

Карл с окровавленным ртом в тяжелом положении. Брандер держит его за горло, но Актон сжимает его запястье и прямо на глазах Кларк второй рукой наносит удар ему в челюсть.

– Остановитесь, – бормочет она.

Карако дважды быстро бьет Карла в висок, голова того резко уходит влево, он рычит, но руку Брандера не отпускает.

– Я сказала, остановитесь!

На этот раз ее слышат. Борьба затихает, останавливается; кулаки все еще подняты, захваты не разжаты, но все в каюте смотрят на Лени.

Даже Актон. Кларк ищет взглядом его глаза, пытается увидеть, что там, за ними. Ничего нет, только сам Карл.

«А ведь тварь там была. Я уверена. Рассчитывала, что из‑за нее он влезет в проигрышную схватку, а она свалит…»

Кларк, опираясь на переборку, медленно встает на ноги. Карако отходит в сторону, помогает ей.

– Я польщена таким вниманием, друзья, – говорит Лени, – и я хочу поблагодарить вас за то, что вы прекратили драку, но думаю, теперь мы сами во всем разберемся.

Джуди кладет ей руку на плечо, защищает.

– Тебе не нужно разбираться с этим дерьмом. – Она не сводит с Актона глаз, источающих злобу даже сквозь линзы. – Никому из нас не нужно.

Уголок рта Карла изгибается в еле заметной окровавленной усмешке.

Кларк переносит прикосновение напарницы, даже не поморщившись.

– Я знаю. И спасибо, что вступились. Но сейчас, пожалуйста, оставьте нас одних.

Брандер не ослабляет хватку на горле Карла.

– Не думаю, что это такая уж хорошая мысль…

– Убери от него свои гребаные руки и оставь нас одних!!!

Они отступают. Кларк зло смотрит им вслед, задраивает люк, чтобы никто не вошел, и поворачивается к Актону, ворча:

– Чертовы любопытные соседи!

Его тело оседает от столь неожиданной уединенности, вся злость и бравада испаряются под взглядом Лени.

– Не хочешь сказать мне, с чего ты повел себя как последний урод?

Карл падает на койку, смотрит в палубу, избегая ее взгляда.

– Ты не понимаешь, когда тебя пытаются развести?

Кларк садится рядом с ним.

– Да. Когда получаешь удар в лицо – это верный признак.

– Я пытаюсь помочь тебе. Я пытаюсь помочь всем вам. – Он поворачивается, обнимает Кларк, тело его дрожит, щека прижата к щеке, лицо устремлено в переборку за ее плечом. – Боже, Лени, мне так жаль. Ты – последний человек во всем этом поганом мире, кому бы я хотел причинить вред…

Она гладит его, ничего не говоря. Знает, Карл не врет. Они никогда не врут. Она до сих пор не может собраться с силами и обвинить хоть кого‑то из них.

«Он думает, что сейчас совсем одинок. Думает, что это только его поступок».

Проносится невероятная мысль: «Может, так и есть…»

– Я больше не могу так, – говорит Карл. – Оставаться внутри.

– Будет лучше. Поначалу всегда трудно.

– Боже, Лен. Да ты понятия не имеешь. Ты все еще принимаешь меня за какого‑то наркомана.

– Карл…

– Ты думаешь, я не знаю, что такое зависимость? Не могу увидеть разницу?

Она не отвечает.

Он выдавливает из себя еле слышный грустный смешок.

– Я теряю это, Лен. Ты вынуждаешь меня утратить то, что я обрел. Ну почему ты так хочешь, чтобы я был таким, как сейчас?

– Потому что это ты и есть, Карл. А снаружи не ты. Снаружи – искажение.

– Снаружи я – не урод. Снаружи я не заставляю всех вокруг ненавидеть себя.

– Нет. – Она обнимает его. – Если контроль над гневом означает наблюдать, как ты превращаешься в нечто иное, видеть тебя под кайфом все время, то я лучше попытаю счастья с оригиналом.

Актон смотрит на нее:

– Я ненавижу это. Боже, Лен. Ты еще не устала от людей, которые постоянно выбивают из тебя всю дурь?

– А вот это было очень грубо, – тихо замечает она.

– А я так не думаю. Я помню кое‑что из того, что увидел снаружи. Как будто тебе нужно… В смысле, боже, Лени, сколько в вас всех ненависти…

Она никогда не слышала, чтобы он говорил нечто подобное. Даже снаружи.

– В тебе она тоже есть, знаешь ли.

– Да уж. Я думал, она делает меня иным. Придает мне… жесткости, крутости, понимаешь?

– Так и есть.

Он качает головой:

– О нет. Только не по сравнению с тобой.

– Не стоит себя недооценивать. Я уж точно не стану бросать вызов всей станции.

– Так и есть, Лен. Я вечно все спускаю на ветер. Трачу вот на такие глупости вроде этой. Но ты… Ты все копишь.

Выражение его лица меняется, только она не совсем понимает, из‑за чего. Может, от заботы. Или волнения.

– Иногда ты пугаешь меня больше Лабина. Ты никогда не взрываешься, никого не трогаешь, черт побери, это настоящее событие, если ты хотя бы голос повышаешь, но оно все внутри, растет. И мне кажется, там, внутри, не бездонное пространство. – Он даже умудряется рассмеяться. – Ненависть – прекрасный источник энергии. Если кто‑нибудь когда‑нибудь… тебя запустит, активирует, ты станешь неудержимой. А сейчас ты просто… токсична. Я думаю, ты даже не подозреваешь, сколько ненависти носишь в себе.

Жалость?

Что‑то внутри нее неожиданно холодеет.

– Не надо тут играть в психотерапевта, Карл. Если у тебя нервы работают на повышенных скоростях, это еще не значит, что ты приобрел второе зрение. Настолько хорошо ты меня не знаешь.

«Нет, не знаешь. Иначе ты бы не был со мной».

– Здесь нет. – Актон улыбается, но что‑то странное и больное продолжает показываться из глубины. – Снаружи я, по крайней мере, могу видеть вещи. А здесь я слеп.

– Ты живешь в стране слепых, – отрывисто бросает Лени. – Это не недостаток.

– Серьезно? Ты бы осталась тут на условии, чтобы тебе вырезали глаза? Осталась бы в месте, где твой мозг начал бы гнить кусок за куском, где бы ты из человека превратилась в сраную обезьяну?

Кларк задумывается:

– Если бы с самого начала я была обезьяной, то вполне возможно.

Актон рассматривает ее, и что‑то еще, внутри, тоже следит за ней, сонно, одним глазом.

– По крайней мере, я не получаю эндорфины, изображая жертву, – медленно произносит он. – Тебе следует несколько осторожнее выбирать тех, на кого можно смотреть свысока.

– А тебе, – отвечает Кларк, – надо приберечь благочестивые лекции для тех моментов, когда ты действительно будешь знать, о чем говоришь.

Он встает с койки и пристально изучает ее, кулаки его разжаты.

Кларк не двигается. Чувствует, как все тело напрягается изнутри. Намеренно поднимает голову, пока не упирается взглядом прямо в скрытые белым щитом глаза Актона.

И тварь тут, проснулась. Карл исчез, его нет. Все снова в порядке.

– Даже не пытайся, – произносит Лени. – Я дала тебе порезвиться, помянула старые добрые времена, но если ты снова распустишь руки, то я тебя убью.

В душе она удивляется силе собственного голоса: тот похож на сталь.

Они смотрят друг на друга, и, кажется, проходит целая вечность.

Тело Актона поворачивается на месте и открывает люк. Кларк наблюдает за тем, как оно выходит из каюты; в коридоре дежурит Карако и пропускает его без единого слова. Лени сидит абсолютно неподвижно, потом до нее доносится звук запускающегося шлюза.

«Он не раскрыл меня, поверил в мой блеф».

Только в этот раз она не уверена, что это всего лишь блеф.