Невероятный уменьшающийся человек

«Не распускай ноги, дура!» — взорвалось в мозгу Скотта.

— Крокет, — сказала девушка, и Скотт услышал, как она вынимает крокетный молоток из сумки. — Хм-м-м, — опять промычала Кэтрин с некоторым удовольствием. — Вперед! — И молоток громко щелкнул по цементу.

Скотт осторожно подвинулся вправо, цепляясь рубашкой за холодную шероховатую поверхность стены. Ему было холодно.

Девушка ничего не слышала, напевая:

— У-гу, воротца, клюшки, мячики, приз..

Она торжествующе мяукнула.

Скотт стоял, подглядывая за ней. Кэтрин склонилась над спортивной сумкой. А так как, загорая, она ослабила лямки лифчика, он отвис и уже почти не скрывал ее грудей. Даже в полумраке Скотт разглядел молочно-белую кожу в том месте, которое обычно недоступно ни солнцу, ни взгляду.

«Нет! — запротестовал его разум. — Назад! Она увидит тебя!»

Потянувшись за мячом, Кэтрин наклонилась еще ниже, и лифчик соскользнул.

— Оп! — довольно произнесла она, укладывая крокетные принадлежности в сумку.

Скотт прижался затылком к прохладной сырой стене, жар волнами разливался по его щекам.

Как только Кэтрин заперла за собой дверь, Скотт вышел из укрытия. Он положил пакет и сумку на стул, ощущая, как от напряжения наливались кровью и горели все его мышцы.

— Я не могу, — бормотал он, тряся головой. — Я не могу, не могу. — Скотт не знал, что именно он не может, но был уверен, что это что-то очень важное.

— Сколько лет этой девушке? — спросил он вечером, не отрывая глаз от книги, как будто вопрос возник случайно и не имел никакого значения.

— Думаю, лет шестнадцать, — ответила Лу.

— Да? — рассеянно откликнулся он, будто уже забыл, о чем спрашивал.

Шестнадцать. «Возраст незагубленных надежд». Где-то он уже слышал эту фразу.

Скотт отбросил эту мысль. Он всего лишь маленький изящный гномик, который сидит на коробках и уныло смотрит на дождь, на то, как капли стучат по земле, разбрасывая комочки грязи на карнизе.

На его лице застыла маска невыразимой скорби. «Не нужно впадать в отчаяние, — пронеслось в мозгу. — Не нужно».

Он икнул. Потом, тяжело вздохнув, спустился с горы из коробок и неуверенной походкой направился к стулу.

— О возлюбленный оранжевый стул! — приветствовал его Скотт и, развернувшись, ловко вспрыгнул на сиденье. — Хопс! — поймал он ускользавшую из руки бутылку виски. — О, возлюбленная хмельная бутылка!

Он хихикнул. Погреб, танцуя, поплыл в желтой дымке перед его глазами. Скотт запрокинул бутылку, и виски горячей тоненькой струйкой полилось внутрь, обжигая желудок.

Глаза увлажнились. «Я пью Кэтрин! — яростно кричал его рассудок. — Я делаю это, соединив в один замечательный напиток талию, груди, живот и шестнадцать лет! И теперь я все это пью». Его кадык ходил ходуном, и виски журчало в горле. «Пить! Пить! И от этого в желудке будет горько, а во рту так сладко, как от меда. Я пьян, и я хочу остаться пьяным», — мелькало в голове. Интересно, почему такая светлая мысль не посещала его раньше? Ведь эта бутылка, которую он держал сейчас перед собой, три месяца томилась в буфете, а до этого — два месяца в баре на старой квартире. Пять месяцев мучительного небрежения. Он похлопал по коричневому стеклу бутылки и страстно поцеловал ее. «Я целую тебя, жидкая Катерина. Я лобзаю капли твоих сладостных, теплых уст. Все просто, — пронзила мысль. — Она много меньше Лу. Вот почему я все это чувствую».

Скотт вздохнул. Он укачивал на коленях пустую бутылку. Кэтрин закончилась. И можно заткнуть горлышко. «Сладкая девушка, дурманящим напитком ты плывешь теперь по моим сосудам».

Неожиданно он вскочил и изо всех сил бросил бутылку о стену. Она разлетелась вдребезги, и сотни осколков, пахнущих виски, затанцевали по холодному цементу. Прощай, Кэтрин! Скотт уставился в окно. «Почему это должен идти дождь? — подумал он. — Да, почему? Почему бы не быть солнцу, чтобы прелестная девушка могла лежать во дворе, в купальном костюме, а я мог бы смотреть на нее с тайным вожделением — слабым утешением в моих горестях?»

Нет, должен идти дождь. Это определили звезды.

Он сидел на краешке стула, болтая ногами. Шагов наверху не было слышно. Что она там делает? Что делает эта прелестная девушка? Нет, не прелестная — уродливая. Что делает там эта уродина? Кому дело до того, красавица она или уродина? Но что делает эта девушка? Он смотрел на свои болтающиеся ноги. Потом пнул воздух ногой: «Получи! И еще получи!»

Скотт застонал. Поднялся и стал прохаживаться по погребу. Он глядел на пелену дождя и на заляпанные грязью окна. Сколько сейчас времени? Может, уже за полдень? Он больше не может терпеть.

Скотт поднялся по ступенькам и толкнул дверь. Конечно, она заперта, и Луиза в этот раз забрала все ключи с собой.

— Уволь ее, — пробурчал он злобно в это утро. — Она врунья.

А Лу ответила:

— Мы не можем, Скотт. Просто не можем. Я возьму все ключи. Не волнуйся, она больше не придет туда.

Скотт уперся спиной в дверь и попробовал приоткрыть ее. Бесполезно. Он почувствовал боль и, со злостью выкрикнув что-то, боднул дверь головой и свалился на ступеньку. Перед глазами все плыло и кружилось. Он сидел, бормоча что-то под нос, сжимая руками виски. Скотт знал, почему ему хотелось, чтобы Лу уволила девушку: он не мог больше видеть ее. Но сказать об этом Лу было выше его сил. Самое большее, что она могла сделать в этом случае, это предложить ему невозможную близость и тем самым обидеть. Он не согласился бы на это.

Скотт выпрямился, улыбаясь в темноту.

«Здорово я одурачил ее, — радостно размышлял он. — Я одурачил ее! Так стянул бутылку виски, что она никогда и не узнает об этом».

Он сидел, тяжело вздыхая, представляя Кэтрин, склоняющуюся над спортивной сумкой, и ее медленно соскальзывающий лифчик. И вдруг резко встал, снова ударившись головой о дверь. Спрыгнул со ступенек, не обращая внимания на боль. «Я снова одурачу ее! У меня есть все основания для того, чтобы так вести себя», — решил Скотт, с трудом карабкаясь на груду коробок. С пьяной кривой ухмылкой на лице он нажал на защелку окна и надавил на низ рамы. Ее заело. От напряженных усилий лицо Скотта сделалось багровым.

«Чтоб тебя, дурацкая деревяшка...»

«Сукин...»

Окно резко поднялось, и Скотт упал, растянувшись на подоконнике. Потом оно так же резко опустилось, заехав Скотту по макушке.

«Черт с ним!»

Он заскрежетал зубами. «Сейчас, — глупо сказал он миру. — Сейчас мы посмотрим». Уже не сопротивляясь сжигавшему его пламени плотского желания, он выбрался под дождь.

Скотт встал и поежился. Его взгляд устремился в окно столовой. Дождь застилал глаза, ручейками сбегал по лицу. И капли барабанили по щекам.

«А что же теперь?» — подумал он. Холодный воздух и дождь охладили его пыл.

Скотт осторожно шел вокруг дома, прижимаясь к кирпичному фундаменту, пока не оказался перед крыльцом. Подбежал к ступенькам и поднялся к двери. «Что ты делаешь?» — раздалось в голове. Ответа он не знал. Рассудок не участвовал в этой вылазке. Скотт встал на цыпочки и украдкой заглянул в окно столовой. Никого. Он прислушался, но ничего не услышал.

Дверь в комнату Бет была заперта — скорее всего, она спала. Его взгляд переместился на дверь ванной. Тоже закрыта. Скотт опустился на пятки и вздохнул. Слизнул капли дождя с губ.

«Что теперь?» — снова раздалось в голове.

Дверь ванной комнаты открылась.

Услышав легкие шаги на кухне, Скотт вздрогнул и попятился от окна. Вскоре шаги затихли. Подумав, что девушка прошла в гостиную, он опять подобрался к окну и встал на цыпочки. У него перехватило дыхание. Она стояла у окна, глядя во двор и прикрываясь желтым банным полотенцем. Он едва ли чувствовал, как дождь поливает его и струйки воды, беспорядочно переплетаясь, стекают за воротник. Его рот раскрылся. А глаза медленно скользили по гладкому изгибу спины к тому месту, где начиналась темная ложбинка, идущая вниз и разделяющая два мускулистых, похожих на луковицы полушария белых ягодиц.