Сода-солнце (Фантастическая трилогия)

— Я ее отнял у юных натуралистов, — сказал приезжий и, приоткрыв коробку, показал маленькую скучную ящерицу.

— Ой, зелененькая… — сказала официантка.

— Вы хорошая девушка, — сказал он.

— У нас этих ящерок сколько хочешь, — сказала она.

— Вы плохая девушка, — сказал он.

— Прошу вас, идите… Нам нужно поговорить, — сказала Валентина Николаевна.

Официантка сказала — хорошо, потом кивнула на него, покрутила пальцем у виска, понимающе подмигнула Валентине Николаевне, поднялась по ступенькам кафе, отворила своим ключом дверь и ушла внутрь.

— Ну, рассказывай, — устало произнесла актриса.

— Я перед сном глядел на ящерицу, и мне приснился крокодил в виде дворника.

— Я хочу знать, как ты живешь, где ты живешь, кем ты работаешь?

— Я живу хорошо, — ответил он со смирением. — Я живу везде. Я работаю поводырем крокодила.

— Жаль, — сказала она. — Я думала, мы с тобой поговорим как люди.

— Валя, мы и говорим как люди, — мягко возразил он. — Только в слово «люди» мы вкладываем разный смысл. Как всякий неталантливый человек, ты любишь сложности.

— Я тебя не понимаю.

— Ты меня никогда не понимала.

— Не обольщайся, — сказала она. — Я тебя всегда понимала. Поэтому мы не вместе. И насчет неталантливости ты врешь. Болтун несчастный. Значит, так и проиграл в игрушки всю жизнь?… Все так же спишь, все так же бездельничаешь, все так же рассказываешь байки и затеваешь споры с кем попало… Это ты любишь сложности. Я живу понятно и просто. А ты закрученный, как штопор.

— Нет, Валя, я не люблю сложностей. Это они меня любят. Что может быть проще желания поспать? А мне все время мешают, будят. Вот и ты всегда будила меня невпопад.

— Работать надо, голубчик, работать! — сказала она. — Все люди работают и создают ценности!

— Это не одно и то же. Валя, — сказал он. — Работать и создавать ценности. Ладно. Не хочется спорить.

— Лекции читаешь… — Голос у нее стал злым. — Интересно бы знать, какие ТЫ ценности создаешь, соня несчастный!

— Сейчас покажу, — сказал он и оглянулся на подходившую официантку.

— Я мух принесла, — сказала официантка.

— Понятно? — спросил он у актрисы.

— Ладно. Я пойду, — сказала она. — Не думала, что мы с тобой так встретимся. Мне казалось, что я тебя еще немножко люблю… Иллюзии, иллюзии… Дуры мы, бабы.

— Прости меня. Валя, если можешь.

— Бог подаст. Чужой человек, — сказала она.

— Ничего ты не поняла, — сказал приезжий. — Вот смотри…

И он обернулся к официантке.

— Слушайте, у вас же таких ящерок полно, — сказал он, — а вы этой мух принесли. Она усмехнулась.

— Эта вроде уже знакомая, — сказала она.

— Поняла? — спросил он у женщины средних лет и, видимо, средних способностей, он всегда знал это, но был уверен, что это поправимо.

Актриса смотрела на него с яростью.

— А теперь ступай, — сказал он. — Я не досмотрел сон. Ты меня разбудила, когда начиналось самое занятное.

Они обе ушли.

РАНЬШЕ ОН БЫЛ СПОКОЙНЫЙ

Вечер. Сад. Половодье цветов и листьев. На каменной скамье две женщины. Пожилая нанизывает бусы. Молодая поет:

Молодая положила лютню на колени.

Платье белое на ней из прозрачного шелка, вышито маленькими букетиками мирта и желтых цветов. На голове гирлянда из шиповника и веток чемерицы.

Она сорвала пучок мяты и, растирая ее между пальцами, надушила горячий воздух вокруг.

— Ох, не люблю я эту песню, — сказала старая. — Все поешь, все поешь. А ведь уже который год замужем. Пора остепениться.

— Подожди, Анита… — сказала молодая и быстро встала. Беглыми движениями она поправила волосы, опять села. — Кажется, приехали.

— Глаза бы не глядели… Ты же вся горишь…

— Иди, Анита… Иди… Я счастлива… — сказала она, глядя на идущих по дорожке.

Впереди высокий. Длинная борода, длинные волосы.

— Здравствуйте, синьора Джиоконда, — сказал он.

— Здравствуйте, синьор Леонардо, — ответила она тихо.

— Можешь сегодня не переодеваться, — сказал невысокий полный человек (ее муж). — Синьор Леонардо писать не будет. Он уезжает.

— Вы уезжаете?

Она поглядела на него недоверчивым взглядом крестьянской девушки, удивительным у такой взрослой и нарядной дамы.

— Уезжаю, Монна Лиза… Воине с пизанцами конца не видно. Мне синьория заказала военную картину…

Спутники Леонардо стояли молча.

— А как же мой портрет? — спросила она.

— Я вернусь, Монна Лиза… как всегда… Прощайте.

И Леонардо ушел со своими спутниками.

— Как всегда, — сказал муж, глядя ему вслед. — Вам не кажется, синьора, что ваш портрет несколько затянулся?…

Монна Лиза ничего не отвечает, и муж уходит, пожав плечами.

А Монна Лиза наклоняет голову и снимает слезинку со щеки.

Она снова берет лютню:

— Да, — говорит она, перестав плакать. — Вы попали в беду, синьора.

…Едут всадники по закатной равнине.

Спокойно ступают кони.

Впереди Леонардо в берете с пером по самые плечи.

Низкое солнце заходит за поле, пасутся свиньи. Далекие голубые холмы. Длинные тени пали на дорогу.

Это час тоски путешественников, час нежности в сердце того, кто сказал недавно «прости» милым друзьям.

Близкая ночь догоняет их, и они подстегнули коней.

Поднялась луна, огромная, желтая, и осветила дорогу с белыми призрачными фигурами. Это были волы. Белые волы тосканской породы.

Они бредут по скошенному полю, задевая рогами друг друга, и тянут бронзовые пушки с уродливыми колесами.

Вдали показался городской холм…

Зубчатые стены и воротные башни среди вытоптанных хлебных полей на берегу Арно, а за стенами города Пизы встает багровое зарево. Театр военных действий. Ну что же, спустимся в партер.

…Около деревни.

Женщина, нищенски одетая, роет лопатой землю. Возле наполовину вырытой ямы стоит бочонок. Двое детишек устало и давно плачут.

— Деточки мои… милые мои… — мать не оглядывается на них.

— Ма-а-ма… кушать хочу…

— Родненькие, кету кушать, не плачьте… Нету кушать…

— А в бочке?

— Воробышки мои… это не наше… Если мы сохраним бочонок от солдат, хозяин трактира нам заплатит.

Тихо подъезжает Леонардо со спутниками, молча смотрит, и его замечает мальчик.

— Мама… там дядя…

— Где? Где? — оборачивается женщина. — Не дам, проклятые, не дам! Мы умираем с голоду! А-а-а-а! Не дам!

— Что ты, голубушка, — говорит Мельци. — Мы не возьмем. Что ты?

— Не знаю, ничего не знаю! Мы не виноваты!

— Молчи… Ну… молчи! — говорит Зороастро. — Как нам доехать до Флорентийского лагеря?

— Вон дорога… Она приведет.

— Прощай, — говорит Зороастро, но мать обращается к Леонардо.

— Подайте милостыню, ради Христа. И Леонардо молча дает ей денег.

— Дай бог вам здоровья, синьор… Дай бог вам счастья… Синьор, у вас, может быть, найдется кусочек хлеба?… Ребеночек все плачет, и второй все просит есть… На деньги здесь ничего не купишь… Солдаты все позабирали…

Леонардо велит дать хлеба, и Зороастро достает хлеб из кожаной сумки. Женщина жадно хватает хлеб, дает детям. Извиняясь, смотрит на Леонардо и вдруг загораживает бочку.