Трилогия о капитане Немо и «Наутилусе» в одном томе

Из какого же дерева построить судно? Из вяза или сосны, в таком изобилии растущих на острове? Остановились на сосне — правда, дерево это, по выражению плотников, очень уж «колкое», зато обрабатывать его нетрудно и сосна не боится воды.

Продумав все до мелочей, поселенцы решили, что постройкой судна займутся только Сайрес Смит и Пенкроф, ибо до весны оставалось еще целых полгода. Гедеон Спилет и Герберт будут по-прежнему охотиться, а Наб и его помощник, дядюшка Юп, — выполнять свои обязанности по хозяйству.

Итак, остановились на сосне и тотчас же срубили несколько деревьев, обтесали бревна и, как заправские пильщики, распилили их на доски. А неделю спустя в естественном углублении между Трущобами и гранитным кряжем, там, где находилась верфь, уже лежал тридцатипятифутовый брус — киль судна с ахтерштевнем позади и форштевнем впереди.

Сайрес Смит приступил к работе со знанием дела. Он разбирался в кораблестроении, как и во многом другом, и прежде всего сделал чертеж судна. Правда, у него был отличный помощник — Пенкроф, несколько лет проработавший на Бруклинских верфях и понимавший толк в судостроении. После тщательных расчетов и долгих размышлений они решили сделать добавочные шпангоуты.

Пенкроф, само собой разумеется, с воодушевлением принялся за постройку судна и готов был работать без передышки.

Но ради одного дела он как-то, правда лишь на день, ушел со стапеля. Это было 15 апреля, когда он во второй раз снял урожай пшеницы. Урожай был отличный, как и в первый раз, — сколько предполагалось, столько и собрали зерна.

— Пять буассо, мистер Сайрес! — крикнул Пенкроф, тщательно взвесив свое богатство.

— Пять буассо, — повторил инженер. — А в буассо — сто тридцать тысяч зерен; значит, всего у нас шестьсот пятьдесят тысяч зерен.

— Уж теперь мы все зерно посеем, только самую малость оставим про запас, — заметил моряк.

— Согласен, Пенкроф. И если урожай будет таким же, то мы соберем четыре тысячи буассо.

— И будем с хлебом?

— Будем с хлебом.

— Придется построить мельницу!

— И мельницу построим.

Поэтому в третий раз под хлебное поле отвели участок куда обширнее, чем прежде, и, самым тщательным разом обработав землю, посеяли пшеницу. Покончив с этим делом, Пенкроф снова принялся за постройку судна.

А Гедеон Спилет и Герберт все это время охотились в окрестностях или углублялись в неведомые дебри лесов Дальнего Запада, держа наготове ружья, заряженные пулями. Не раз они попадали в непроходимые заросли, где деревья стояли ствол к стволу, словно им не хватало места. Исследовать лесные чащи оказалось делом чрезвычайно трудным, и журналист всегда брал с собой компас, потому что солнечные лучи с трудом пробивались сквозь густые ветви и легко было заблудиться. Дичи, разумеется, здесь попадалось меньше, так как зверям и птицам не было простора. И все же наши охотники во второй половине апреля подстрелили трех крупных травоядных. То были сумчатые медведи (поселенцы уже как-то видели сумчатых медведей на северном берегу озера); животные попытались спрятаться от охотников за густыми ветвями, но были убиты меткими выстрелами. Охотники принесли шкуры в Гранитный дворец, обработали серной кислотой, выдубили, и они стали пригодны для употребления.

Однажды во время охоты была сделана драгоценнейшая находка, правда совсем в ином духе; честь открытия принадлежала Гедеону Спилету.

Дело было 30 апреля. Охотники зашли в юго-западную часть леса Дальнего Запада, причем журналист, опередив Герберта шагов на пятьдесят, очутился на полянке — деревья там словно расступились и дали дорогу солнечным лучам.

Гедеона Спилета поразил чудесный аромат: благоухало какое-то растение с гроздьями цветов, с прямыми, стройными стеблями и коробочками крохотных семян. Журналист сорвал два-три стебля и вернулся к юноше, говоря:

— Посмотри-ка, Герберт, что это такое?

— А где вы сорвали цветы, мистер Спилет?

— Вон там, на поляне, их там полно.

— Как вам будет благодарен Пенкроф за эту находку, мистер Спилет!

— Неужели это табак?

— Да, правда, не первосортный, но все же табак.

— До чего обрадуется Пенкроф! Но не выкурит же он все, черт возьми! Нам оставит!

— Знаете что, мистер Спилет, не будем пока говорить Пенкрофу о находке, — предложил Герберт. — Приготовим табак и в один прекрасный день преподнесем ему набитую трубку.

— Отлично придумано, Герберт, и тогда нашему другу Пенкрофу больше нечего будет желать в этом мире.

Журналист и Герберт набрали изрядную охапку драгоценных листьев и пронесли их в Гранитный дворец «контрабандой» — с такими предосторожностями, как будто Пенкроф был таможенным надсмотрщиком. Они посвятили в тайну Сайреса и Наба, а моряк ничего не подозревал в продолжение всего того долгого времени, пока тонкие листья сушились, пока их рубили и держали на горячих камнях. На это ушло два месяца, все удалось проделать так, что Пенкроф ничего и не приметил: он был поглощен своим ботом и только поздно вечером возвращался домой.

Первого мая ему все же пришлось прервать любимую работу и вместе со своими товарищами поохотиться за одним редкостным животным.

Уже несколько дней в двух-трех милях от берегов острова Линкольна в открытом море плавал кит исполинских размеров. Очевидно, это был капский или южный кит.

— Как бы нам изловчиться и загарпунить кита? — как-то раз сказал моряк. — Было бы у нас подходящее судно да прочный гарпун, я бы первый сказал: «Пошли бить кита, — себя не пожалею, а его одолею».

— Хотелось бы мне посмотреть, как вы орудуете гарпуном, Пенкроф, — заметил Гедеон Спилет. — Зрелище, вероятно, прелюбопытное.

— Прелюбопытное и преопасное. Но мы безоружны, — сказал инженер, — поэтому нечего нам и думать о ките.

— Удивительно, — продолжал журналист, — как это кит заплыл в такие широты?

— Что вы, мистер Спилет, — возразил Герберт, — ведь мы находимся именно в той части Тихого океана, которую английские и американские рыбаки называют «китовым полем», — именно тут, между Новой Зеландией и Южной Америкой, попадается наибольшее количество китов Южного полушария.

— Что верно, то верно, — вставил Пенкроф, — просто даже не пойму, отчего их здесь так мало. А впрочем, какой от них толк, раз невозможно к ним подойти.

И Пенкроф, вздыхая, принялся за работу, ибо каждый матрос в душе рыбак, а если удовольствие от рыбной ловли прямо пропорционально улову, то посудите сами, какие чувства волнуют гарпунщика, когда он видит кита.

Да если бы все сводилось к одному лишь удовольствию! Ведь колонисты понимали, какую ценную добычу они упускают, как пригодились бы им и ворвань и китовый ус.

А кит словно и не думал покидать воды острова. Наблюдение за животным велось то с плато Кругозора, то из окон Гранитного дворца; когда Герберт и Гедеон Спилет не охотились, они поминутно смотрели в подзорную трубу, как и Наб, иногда отходивший от плиты.

Кит попал в обширную бухту Соединения и стремительно бороздил ее воды от мыса Челюсть до мыса Коготь; он плыл при помощи своего удивительно мощного хвостового плавника, на который он налегал, продвигаясь вперед какими-то скачками и развивая скорость, порою достигавшую двенадцати миль в час. Иногда он так близко подходил к острову, что его можно было хорошо рассмотреть. Оказалось, что это настоящий южный кит; он был черного цвета, голова у него была приплюснута больше, чем у китов Северного полушария.

Было видно, как у него из водометных отверстий высоко взлетает облако пара… или фонтан воды, ибо, как это и не странно, естествоиспытатели и китобои до сих пор ведут споры по этому поводу. Что же он выбрасывает — пар или воду? Есть предположение, что это пар, который превращается в воду, соприкасаясь с холодным воздухом, и оседает, рассыпаясь брызгами.

Одним словом, огромное млекопитающее занимало все помыслы колонистов. Особенно прельщал кит Пенкрофа, даже отвлекал его от работы. Кончилось тем, что наш моряк стал думать только об одном: как бы поймать кита, — так запретный плод манит ребенка. Моряк даже во сне видел кита, и если бы у него было снаряжение гарпунщика да был бы готов бот, он, конечно, не раздумывая, пустился бы в море вслед за китом.