Многоярусный мир: Ярость рыжего орка. Лавалитовый мир. Больше чем огонь.

На лице Порсены мелькнула тень улыбки. Сфинкс, подумал Джим. Пирамид не хватает, а так — полная иллюзия, что смотришь на каменное изваяние в Гизе. За тем изъеденным временем лицом таилась мудрость веков.

— Ну и что из того, если Орк погиб? — отозвался доктор. — Ты подберешь себе другого персонажа.

По крайней мере, Порсена не убеждал Джима, что Орк — всего лишь вымышленный герой. Думает-то доктор про Орка, должно быть, именно так, но намерен играть по правилам Джима. Никогда не дискредитировать — это Золотое Правило Терапии.

— Я не хочу быть никем другим, — Джим покачал головой.

— Тогда выясни, жив Орк или нет.

— Я так и сделаю, — пообещал Джим. — Сделаю ради вас.

— Нет. Ради себя. Ты сделаешь это, потому что это нужно тебе и только тебе.

Доктор перегнулся через стол и теперь пристально глядел на Гримсона.

— Послушай, Джим. Я сознаю, что я для тебя непререкаемый авторитет. В каком-то смысле это хорошо. Ты очень стараешься порадовать меня, хотя это не обязательно. Но я всего лишь твой лечащий врач. Возможно, я слишком сухо выразился. Ты мне нравишься, и я думаю, мы могли бы в конце концов подружиться, когда твое лечение будет закончено. В данный момент я для тебя — лицо вышестоящее, но пользоваться этим не стану — разве что для твоего же блага. Пожалуй, придется поработать над смягчением твоего отношения ко мне. Я не Бог и не твои родители. Я жду от тебя, что ты выслушаешь мой совет, а потом сам рассудишь, насколько он ценен. Тем не менее в некоторых случаях я могу и оспорить твое решение — потому что старше, опытнее, к тому же настоящий профессионал. Однако я всего лишь человек. И мне свойственно ошибаться. С другой стороны, вероятность того, что ошибусь я, гораздо меньше, чем вероятность твоей ошибки. Главное — твое лечение. Поэтому я настаиваю на том, чтобы ты вернулся в Орка или же подобрал себе другой персонаж. Если ты этого не сделаешь, лечение закончится. Я ясно выразился?

Джим кивнул.

— Что сделал бы Орк, будь он сейчас на твоем месте?

— Что? А, понимаю, к чему вы клоните! Извините, я думал о другом. Будь он на моем месте, он тут же прыгнул бы через знатру. Но я-то не Орк — во всяком случае пока. Орк никогда не впал бы в депрессию. Во всяком случае, так надолго. Я его знаю, и...

— Поступай так, как поступил бы он, даже если это, казалось бы, идет против твоего естества — сделай это, как бы тебе ни было трудно.

— Я постараюсь. Очень постараюсь, — сказал Джим.

Он не думал, что ему это удастся, особенно в нынешнем его душевном состоянии. Но существуют и способы изменять такие состояния — только Порсена их бы не одобрил. Употребление любых наркотиков, кроме тех, что прописаны, запрещалось в клинике под страхом немедленного изгнания. Но отчаянные ситуации требуют отчаянных средств. Перед групповой терапией Джим отвел в главном коридоре в сторонку Джилмена Шервуда.

— Я слыхал, ты приторговываешь, Джил.

— Ничего подобного, — покачал головой Шервуд. — Зачем мне этим заниматься? Ведь я же здесь, помимо всего прочего, и для того, чтобы избавиться от наркоты.

— Скажем по-другому, — нашелся Джим. — Как я понимаю, у тебя может быть доступ к определенным лекарствам, способным вылечить мои болячки. Я хотел бы получить какое-нибудь, желательно стимулянт.

— Возможно, и найдется, — не стал связывать себя обещанием Шервуд. — Но здесь ходит много слухов, большей частью ложных.

— Стимулянт — вот что мне требуется, — повторил Джим.

— Возможно, это как раз то, что доктор прописал. Но даром в этом суровом мире ничего не делается.

— Я знаю цену, — кивнул Джим. — И наличные у меня имеются.

Утром он получил по почте десятидолларовую бумажку с запиской от матери. Сначала у него возникло сильное желание отправить назад и то и другое. Но все же ему были нужны деньги, и поэтому он, порвав записку, сунул десятку в карман. И вот он тратит половину этой десятки на амфетамин, хотя каждый имевшийся у него цент следовало пускать на предметы первой необходимости. Джим презирал самого себя, в то же время предвкушая, как бодрость растечется по телу и мозгам.

Джилмен Шервуд положил руку ему на плечо.

— Есть и другие способы расплатиться, кроме денег.

— Об этом забудь! — отшил его Джим. — Я же тебе уже говорил в прошлый раз — не пойдет!

Джилмен улыбался отрешенной, надменной улыбкой.

— Не отвергай ничего, пока не попробуешь.

— Черт! — выругался Джим. — Ты уже подкатывался здесь к каждому парню и к каждой девчонке! Тебе что, нравится, когда тебя отвергают? Это часть твоей проблемы?

— Эй, здесь хватает способных оценить предложение, от которого нельзя отказаться! Нужен ты мне, Гримсон, как прыщ на заднице. Суну тебе твой заказ в следующий раз. Принеси наличные.

Как поступил бы Рыжий Орк? Вероятно, убил бы Шервуда и забрал весь его запас. Не годится.

Родители Шервуда, хотя и были богаты, денег сыну присылали мало, поэтому он постоянно приторговывал по мелочи «снадобьем». Джим отнесся бы к Джилмену с сочувствием, если б тот не вел себя, будто наследный принц. К тому же, выбрав себе для воплощения Вольфа, Джилмен явно свалял дурака. Вольф плюнул бы в рожу этому сукину сыну!

Сегодня у Джима нашлось наконец время поговорить с Санди Мелтон. Девочка с раннего детства страдала из-за того, что ее дразнили «косоглазой», «япошкой», «желтозадой». На самом деле ее блестящие черные волосы, чуть раскосые глаза и широкие скулы составляли прекрасное целое. При росте всего пять футов два дюйма [10] у нее были сравнительно длинные ноги, изящная фигурка и пышная грудь. Несмотря на все это, Санди считала себя уродиной. Преодолевая свою застенчивость, она стала энергичным, порой даже чересчур, менеджером группы «Лихие Эскимосы». Однако когда на нее внезапно накатывала депрессия, она превращалась в крайне замкнутую и апатичную особу.

Санди не любила кореянку-мать — в основном из-за того, что эта вечно угрюмая женщина была к ней совершенно равнодушна. Куо Мелтон все свое свободное время смотрела по телевизору мыльные оперы и развлекательные шоу. Хотя Куо двадцать лет прожила в Соединенных Штатах, по-английски она говорила очень плохо. Иногда на Санди находило настроение, когда она намеревалась всех простить, и тогда она объясняла друзьям, что на долю ее матери выпали полуголодные и бездомные детство и юность, пока на ней не женился Эйб Мелтон. Отца, кстати сказать, Санди обожала.

Девушка прибегала к уникальному методу вхождения в Многоярусный мир. Она снимала с себя всю одежду, повторяя при этом первые четыре строки из буддистской «Лотосовой сутры». А потом прижимала ладони к большому, в полный рост, зеркалу на стене своей палаты. При этом она произносила заклинание Джима — АТА МАТУМА М’МАТА. Разумеется, два заклинания лучше, чем одно. Минут через семь (семь — магическое и мистическое число), пока Санди сосредоточивалась на входной точке в пяти дюймах за зеркалом (пять — тоже мистическое число), стекло делалось мягким и упругим. Едва почувствовав, как зеркало превращалось в желе, Санди начинала быстро шептать слова из песни «Над радугой» [11]. Что годилось для Дороти из страны Оз, сгодится и для нее. А три заклинания лучше, чем два.

Ее эктоплазма, как выражалась Санди, просачивалась сквозь ладони и проникала через все утончающуюся субстанцию во вселенную, которую Санди себе выбрала. Пройдя на ту сторону целиком, Санди (в виде эктоплазмы) оказывалась в мужском теле. Она давно хотела стать мужчиной, потому что мужчиной был ее отец, хотя в то же время чувствовала, что такое желание морально неверно.

Вселенная за зеркалом не походила ни на одну, описанную в серии «Многоярусный мир». Она представляла собой плоскость, и Санди могла свалиться, если подойдет слишком близко к ее краю. Человеческое население в ней состояло сплошь из одних только мужчин-европеоидов, за исключением одной гигантской самки-царицы, которую держали под стражей в огромном замке и принудительно кормили медом. Царица эта была матерью всего людского населения и рожала по пять мальчиков сразу каждые три месяца.