Журнал «Если», 1994 № 03

— В чем дело. Таракан? — поинтересовался. я, ибо выглядел он действительно скверно.

— Целую неделю мы ничегошеньки не ели.

— Так отчего ж ты не вышел и не убил медведя или кого-нибудь там еще? — удивился я.

— Я не имею права терять времени на охоту, — с негодованием воскликнул Таракан. — Я живу ради Искусства!

— Скорее всего ты умрешь ради Искусства, — ответил я.

— К тому же, — очень слабым голосом добавил Таракан, — я довольно скверный охотник. Я погиб бы с голоду, даже если бы днями напролет выслеживал медведя. А, скорее, сам медведь настиг бы меня. Так что, по крайней мере сейчас я голодаю по Здравомыслию.

Должен признать, звучало разумно. Таракан, во-первых, ужасно близорук, а, во-вторых, поразительно тощ. Всего девяносто фунтов хилизны.

— Ммммммм… — заметил я.

— Ммммммм — что? — полюбопытствовал Таракан.

— Ну, ты ведь знаешь старика Муравьеда? Он вообще не способен охотиться. Поэтому изготовляет наконечники для копий и меняет их на медведей. Может, и ты бы…

— Влезать в бизнес? — завопил Таракан. — Заделаться буржуа? Прекрати, пожалуйста! Я — Художник.

И неуверенно добавил:

— И кроме того, я же не умею делать наконечники для копий.

— Ммммммм…

— Ммммммм…

— Знаю! — воскликнул я. — Ты будешь продавать свои творения.

— Остынь, детка, — сказал Таракан. — С чего вдруг кто-то захочет менять еду на живопись?

— Ну потому., э-э… а…

— Полагаю, мне придется умереть с голоду.

— Постой-ка, — пришло мне в голову. — А если я уговорю кого-нибудь поменять пшцу на твое художество, отдашь ли ты мне часть еды, ну, скажем, одного медведя из каждых десяти?

— Будь спок! — заверил Таракан. — Я-то что здесь теряю?

— Тогда по рукам?

— По рукам, приятель.

Так я изобрел Десятипроцентное Отчисление.

Потом я отправился навестить Павлина. Его пещера — вся заваленная крашеными в розовый цвет лосиными шкурами, чучелами броненосцев, засушенными пурпурными вьюнками, — считалась самой изысканной на горе. По какой-то неведомой мне причине, женщины самых подкаблучных мужчин давали Павлину медведей за то, чтобы он устроил подобное и в их жилищах.

Павлин и сам-то был довольно странным типом. Одевался он в плотно облегающую тело шкуру саблезубого тигра, выкрашенную в ярко голубой цвет.

— Приветах, сладенький мой, — поздоровался Павлин, когда я зашел в его пещеру.

— Здорово, Павлин, — смущенно ответил я. — Слыхал про Таракана?

— Таракана? — взвизгнул Павлин. — Тот грязный, грязный мужик? Тот самый битник в поистине омерзительной пещере?

— Точно, он, — согласился я. — Художник Таракан. Очень хороший Художник, знаешь ли.

— Ну и что ты скажешь про это ужасное, ужасное существо?

— Видишь ли, твой приятель Какаду…

— Ну пожалуйста, миленький! — опять завизжал Павлин. — Не упоминай при мне эту скотину Какаду! Мы с Какаду разошлись. Не понимаю, что такого я в нем находил! Он просто отвратительный мясник!

Какаду был… ну как его там… в общем приятелем Павлина… Раньше. Они… ну так сказать… изобрели кое-что друг с другом. Никто, собственно, так толком и не понял, что, но после этого открытия мы организовали Полицию Нравов.

— Да, — пробормотал я. — Но тем не менее. Какаду платит Таракану двадцать медведей за то, чтобы тот разукрасил ему пещеру. Он сказал, что имея в своей пещере Оригинал Таракана, сделает твою пещеру похожей на… э-э… Настоящую Нору Ленивца, детка. Да, думаю, не ошибся, именно так он и сказал.

— Ооооооо! — завопил Павлин. — Ооооооо!

И принялся прыгать по пещере, колошматя маленькими кулачками по стенам.

— Чудовище! Настоящая скотина! Ооооооо! Это ужасно! Что мне делать, сладенький мой, что делать?

— Ладно, — предложил я. — Таракан — мой двоюродный брат, сам знаешь, и я могу как-то повлиять на него. Полагаю, я мог бы убедить его разукрасить твою пещеру вместо пещеры Какаду. Особенно если ты дашь тридцать медведей вместо двадцати…

— О, ты мог бы, миленький? Действительно?

— Ну, не знаю, вообще-то ты мне нравишься, Павлин, однако с другой стороны…

— Очень, очень, очень прошу!

Я тяжело Вздохнул.

— Ладно, Павлин, — сказал я. — Ты меня уговорил.

Итак, Павлин получил Оригинал Таракана за тридцать медведей. На следующей неделе я отправился навестить Какаду и рассказал ему ту же историю. Но с него я содрал уже сорок медведей. Сорок да тридцать — семьдесят, что в итоге дает мне семь. Не так уж скверно за пару-то часов работы. Но мне лучше быть поосторожнее, а то вдруг кто-нибудь изобретет Подоходный Налог.

Я видел Таракана на прошлой неделе. Неблагодарный. Он перебрался в самую большую пещеру на Западной Склоне горы. У него появилась превосходная новая шкура леопарда и три новых женщины. Он даже изобрел гаванские сигары, чтобы курить что-нибудь дорогое.

К несчастью, он обнаружил, что больше не нуждается во мне для своих сделок. Он ломит цену по восемьдесят медведей за картину. Я, словно последний болван, пренебрег изобретением Возобновляемого Контракта с Исключительными Правами. Видимо, невозможно изобрести все.

Таракан сделался совершенно невыносимым. Теперь он произносят слово «искусство» с маленькой буквы, в «Медведи» — с большой. Он стал первым мещанином.

Как вам нравится моя леопардовая шкура? А, может, желаете одну из моих гаванских сигар? Как, вы разве не знакомы с моей новой женщиной? И вы не видели мою новую пещеру?

Однако сейчас я могу купить и продать Таракана с потрохами. Я — первый магнат. Как я этого добился? Хорошо, слушайте…

На горе жил бездельник — Боров. Он никогда не стриг бороду, не имел ни одной женщины, даже наибезобразнейшей. Он целыми днями валялся в грязи своей пещеры и ничего не делал, только рыгал время от времени. Истинный разгильдяй.

Но ведь даже такое ничтожество, как Боров, способно бросать в стены медвежий жир и бизонье дерьмо.

Я сделал из Борова Художника. Я добился цели, сказав ему, что он может получать по пятьдесят медведей в день, кидая медвежий жир и бизоньи «лепешки» в стены пещер других людей.

Борову понравилось.

Но на сей раз я не позабыл изобрести Возобновляемый Контракт с Исключительными Правами. Еще одна десятипроцентная сделка.

Десять процентов получает Боров.

После чего я отправился в пещеру Павлина. Я со страхом взглянул на Тараканье художество.

— Что это? — усмехнулся я.

— Это, мой сладенький, Оригинал Таракана, — самодовольно промурлыкал Павлин. — Разве не восхитительно? Какая чувственность, какой стиль, какая грация, какая…

— Таракан? — презрительно хмыкнул я. — Ты что, серьезно? Да весь этот Неопсевдоклассицизммодерн канул в Лету вместе с бронтозаврами. Ты совсем отстал от времени, Павлин.

Я так сказал, изобретя тем самым Критику Искусства.

— Искусство сегодня — это Великий Боров!

— Боров? — заскулил Павлин. — Боров — скотина! Грубая, глупая, вонючая. Настоящий грязнуля. Ведь вся его пещера — просто гадкая куча помоев!

— Точно, — согласился я. — В этом источник его величия. Боров — выдающийся Помойный Художник горы.

— Ооооооо… сколько же стоит художество Борова?

— Сто медведей за картину, — самодовольно сообщил я. — Какаду уже договорился…

— Я же просил тебя, не упоминая при мне эту тварь! — завизжал Павлин. — Он не должен опередить меня с Оригиналом Борова, слышишь? Я просто не вынесу! Но все же так дорого…

Я одарил Павлина своей самой понимающей улыбкой.

— Павлин, старина, — сказал я. — У меня к тебе есть маленькое деловое предложеньице…

Ну вот и все. Вы теперь понимаете, что когда Павлин занимается обустройством жилья у каких-нибудь подкаблучных пещеровладельцев, сюда всегда включается, по крайней мере, один Оригинал Борова, или, может, парочка Оригиналов Древесного Ленивца, ибо Древесный Ленивец — еще одно ничтожество, связанное со мной контрактом. Я продаю живопись Павлину за сотню медведей, а он назначает цену своим простофилям… пардон, клиентам уже две сотни медведей за ту же самую мазню из медвежьего жира и бизоньего помета. Павлин называет это Внутренним Интерьером.