Соло

А второй был другим, и история его была другой. Он долго молчал сначала, и это было понятно Роке. Hо в день неизвестный, когда скончался полдень и солнце, едва царапнув остров, потащило по стене колодца светлое пятно, второй заговорил.

Рока слушал из непреодолимого желания человека брать информацию, которая идет в руки, не задумываясь, пригодится она или нет. Даже перед смертью, даже по дороге на казнь смотрит человек вокруг, пытаясь понять и запомнить, вобрать в себя краски и запахи, звуки и слова. Зачем? Инстинкт, врожденный или приобретенный? Или - чтоб в последний миг сильнее пронзила жалость ко всему, что остается.

Рока слушал и даже внимательно слушал.

Hа свою беду, слушать он умел. Это было профессиональное, осталось от работы учителем единого государственного языка в той, другой жизни. И, вероятно, второму, взрослому с телом подростка и умом ребенка - он и казался учителем, которому надо ответить редкий, выученный за жизнь урок. Когда-то этот урок не был отвечен и теперь выговаривался сумбурно, не всегда внятно, торопливо, словно можно опять не успеть.

Второго звали Чампи. Плебей, сын плебея, он хотел доказать, что тоже что-то значит. Сухой сучок на стволе человечества, он мстил своим рассказом тем, кого винил в собственных дурацких несчастьях. Его крохотная воронья душа была полна ненависти. Его несло словами, потому что завтра он для себя не видел и себя не мог представить в этом завтра. Чампи попал на остров закономерно, самое место ему тут, на острове, - думал Рока, забывая собственную судьбу. Hо тут же вспомнил и поправился: такие не должны выплывать. Странно, что хватило у него ума прыгнуть самому, не дождавшись удара копьем под ребро. А то, что он выплыл, вообще ни в какие ворота. Там, в воде, самое ему место.

III

Был Чампи медником, как и его отец, потому что велика мудрость богов, и так установлено ими: отец крестьянин - сын крестьянин, отец ремесленник - и сын ремесленник. Кем, кроме как чиновником, быть сыну чиновника? Сын воина поднимает копье, древко которого вытесано сыном плотника, а лезвие отлито и выковано сыном кузнеца, копье, которое сын счетчика занес в веревочный точный реестр. Hа уровень груди сына человека поднимает он это копье - по велению сына бога. Велика мудрость богов, и стоит государство крепко. Так вот, Чампи был медником.

Разные бывают истории: простые, которые раскладываются по полочкам с помощью четких законов логики, и сложные, анализ которых не каждому по плечу. Эта история была вывихнутая.

Чампи исполнилось двадцать пять, когда его перевели в третью зону. Казалось бы, все просто и понятно. С достижением этого возраста все юноши переводятся на жительство и работу в третью зону. Мудрость этого закона очевидна. Примо, он существует с древних пор и прошел проверку временем. Секундо, в нем заключено глубокое знание человеческой психологии. Человеку надо к чему-то стремиться, видеть перед собой какую-то высокую, но достижимую цель. Если не поставить перед ним эту цель централизованным, официальным порядком, каждый начнет искать ее сам для себя, и мало ли какое направление для приложения сил выберет не искушенный в законах существования общества человеческий ум. Поэтому и был введен этот древний и мудрый закон о зонах. Каждый сын обучается делу своего отца до двадцати пяти лет, и до этого срока вся работа его - собственность отца, ибо отец дал ему жизнь, дал профессию и дает кров, пищу и знания. В двадцать пять лет сын переходит в третью зону, становится самостоятельным, и усердным трудом не меньше, чем за два года, должен подтвердить свое право жить и работать во второй зоне. До тех пор он не может жениться, да и вообще в третьей зоне нет семей.

Вот этот закон, мудрый и справедливый, стал костью поперек тощего, кадыкастого горла Чампи. Он не мог и не хотел с ним согласиться, потому что - по его словам - работал ничуть не хуже своего отца, а в последние два года - по его словам - и вовсе работал один, выполняя установленную для отца норму и кроме того зарабатывая на жизнь всей семье. Чампи не мог понять, почему отец его достоин жить во второй зоне, а он - нет. Он так рассчитывал на поправку Великого Инки-реформатора, негласную и гласящую... ведь нет правил без исключений.

Он забывал, Чампи, а может быть, впрочем, и не знал, что человека оценивают не только по способности производить то или иное барахло более или менее качественно, человек может быть сильным или слабым, лояльным или враждебным, удобным в употреблении или раздражающим. Hе за побрякушки платили его отцу второй зоной и уважением окружающих, а за то, что он делал эти побрякушки долго и стабильно. Попав в третью зону, человек волен изменить профессию. Тот же, кто добровольно выбрал себе дело своего отца и на протяжении многих лет работал, пусть даже не достигая мировых стандартов, более достоин уважения, чем тот, кто быстро и легко хватает звезды с неба. Потому что еще не ясно с этим молодым выскочкой, в какую сторону качнется его порыв, если вдруг разонравится ему делание экспонатов для будущих музеев... А человек, работающий стабильно, достоин уважения, ибо покой царит в его душе. Этому человеку нужно немного: жилье хорошее, просторное, в удобном месте, и одежда, и скамья в амфитеатре, откуда видна арена со зрелищами. Все это, особенно, если давать не сразу, а постепенно, на протяжении ряда лет - за усердный труд, не так уж много для общества, можно наскрести как-нибудь. Зато в трудную минуту заведомо ясно, как поступит такой человек. Внешнее задано, оно известно, и если внутреннее у человека - единица, спокойная единица, то легко сосчитать, что будет в произведении, даже если умножить надо на тысячи единиц, миллионы единиц. А если внутреннее - два, или 3,141592, или - 0,1. Легко ли тут производить вычисления?

А у Чампи внутри не было единицы. Может, больше было, может - меньше, но не единица, только не благополучная цифра, легко поддающаяся умножению. Он был прост, Чампи, пока не пришла ему пора выбирать свой путь отправляться в третью зону. Терпение и выдержка нужны были там, в третьей зоне, для достижения цели. У Чампи не хватило терпения и выдержки.

Он сбежал и прошел во вторую зону обратно, у него легко это получилось, такой он был маленький, невидный, незаметный. Он сбежал, чтоб посмотреть на свою девушку - на девушку, с которой он разговаривал чаще и которая больше ему нравилась, хотя - чем они там разнятся - отличаются одна от другой, эти дочери ремесленников, одинаково невидные в пору юности, а потом сразу делящиеся на две категории, на две половины: худые и толстые, потому что - им ли заботиться о фигуре, заниматься гимнастикой и купаться в прохладной воде по утрам? Кухонный чад, заботы по хозяйству. И рожать детей, рожать без остановки, потому что богаче тот дом, где больше детей. Потому что потом, когда у главы семьи сил станет меньше, сыновья помогут ему в работе, и быстрее справится он с заданной нормой, и останется еще для себя, на рост благосостояния семьи, на обед посытнее и одежду добротнее. Hо все связано в цепь, кольцо за кольцом, ничто не пропадает зря, и лишняя безделушка, лишняя охапка кукурузы, хвороста или овечьей шерсти совсем не лишни под этим небом, где живут и пекутся о своем доме ремесленник и крестьянин, и где под тем же небом живут писарь, солдат и губернатор, и всем им будет лучше, если из земли, из природы, из мешка богов, вознаграждая за труд, появится лишняя вещь. Появится и станет на баланс государства. И они рожают детей. И потому слишком толстые. Или слишком худые, - все одинаковые, в конечном счете.

Почему Чампи тянуло именно к той, которая стать его женой никак не могла? Ей уже пришла пора выходить замуж, а он еще не заработал права содержать семью, он был из третьей зоны, где женам делать нечего. Конечно, государство не жестоко, оно благоразумно - в третьей зоне тоже были женщины, специальные женщины третьей зоны со стриженными коротко волосами. Их были там сотни, и все общие, значит, и его, Чампи. Богач, сотни женщин. А ему нужна одна. И все потому, что не было у него внутри спокойной, кроткой единицы.