Эхо

— Звуки, запахи, чувства — все натурально! Полное перевоплощение! А какой странный гимн. Чего они хотят?

— Сейчас узнаешь. — Гертэн, радуясь, что брат разделяет его чувства, вынул холст из прибора и повесил на стену.

— Забавно, — уже с обычной иронией произнес Ив. — Давным-давно какой-то юноша влюбился в блондинку. И следа его не осталось, а ее портрет висит в кабинете чувствительного толстяка и…

— Хватит, балагур, — остановил его Гертэн. — Юноша вскоре погиб. Обвал в горах. Не покажу. Мучительно. А вот эта девушка старше блондинки на триста лет… Сейчас увидишь, чего боялись предки.

— Блондинка мила, а эта просто красавица! — восхитился Ив. — А взгляд… Явно, девушка знатного рода! Так?

— Если бы не вечные спешка и разбросанность, ты мыслил бы логичней, — пробормотал Гертэн, вложил холст в прибор и выключил свет.

Весенний ветер. Росистая трава под ногами. Лужайка — будто ковер, затканный тюльпанами и брошенный под ноги. Шаг невольно становится величавым, плавным, глаза щурятся…

Пещера. Темно. Промозгло. Пахнет плесенью…

Сколько света! И совсем одна. Какой белый холст на стене. По нему вьется, петляет черная нить. И, будто в заколдованном зеркале, проступает любимое, прекрасное лицо. Свое лицо… Повыше поднять волосы… Еще один перстень на руку…

…Лиловым венком вокруг площади цветущие деревья. Возле желтой мраморной площадки нарядные люди. Сбоку молодежь в белых пушистых плащах. У каждого в руке свиток холста, Последние торжественные слова: «Откройтесь нам!» Тишина. О, всесильная богиня гор! Как бьется сердце! Но нельзя, чтобы тревогу заметили.

На желтой площадке девушка. В поднятых руках холст. А на нем тюльпан, будто вышитый шелком. Тюльпан — как хрупкая чаша, наполненная солнцем. Обычный тюльпан, их тысячи под ногами, Похожий на все и неповторимый, как лицо человека, тюльпан…

Женщина помогла девушке спрыгнуть на землю и сказала:

— Хорошо начинаешь жизнь, Лея. Теперь твое имя — «Зоркий глазок». Открывай и дальше людям в обыденном, знакомом неповторимую красоту!

Юношу за нею нарекли «Сеятель». Потом были девушки «Заботливая мать», «Искусная пряха», юноша «Влюбленный в Мету», так звали его невесту. Уже мало осталось их у желтой глыбы. Знобит…

Еще один. В руках портрет старца, провожавшего в колодец света. Юноша, подняв холст, поворачивается, а в толпе нарастает смех. Смех мучительный, судорожный. Лица корчатся, на глазах слезы. Добрый старец на холсте выглядит тощим, шелудивым лисом, жадно и опасливо подстерегающим юных цыплят. Из толпы закричали: «Убери это! Спрячь!.. Уйди, Усыня!» — и Усыня спрыгнул на землю, встал в стороне, на лице застыла потерянная улыбка.

Ком в горле. Сбежать бы, пока не поздно! Бежать некуда…

Следующий юноша поднял свой холст. На белом поле вьется черная нить. Гневные выкрики: «Хитрец!.. Обманщик!.. Трус… Тарх опасней Усы-ни!..» И Тарх встал рядом с Усыней. Скрестил руки на груди. Смотрит поверх голов на белоснежные вершины гор…

Осталась последней. Ноги тяжелые. Мраморные ступени обжигают подошвы. Не смотреть вниз — там глаза. Какой жесткий холст! Закрыть им лицо, спрятаться! А чего бояться? Что понимает это стадо?! Смотрите! Смотрите все! Вот мое настоящее лицо1 А не то, рябое после черной болезнию..

— Люта, еще раз повернись. Медленней, — попросил кто-то.

А-а, проняло все-таки!

И как гром среди ясного неба:

— Нет! Нельзя! От такой гордыни порча пойдет. Пусть тоже уходит.

Окружили пастухи в черных косматых плащах. Повели.

— Лю-ута! Проща-ай! — стонущий выкрик матери.

О, могучая богиня гор! Пусть никто не увидит слез…

…Темнота. Горький чужой запах, Ломкая трава под рукой. Светает. Желтая полоса отделила небо от земли. Ровная, далекая. Какой плоский мир впереди! Сзади родные горы. Пути назад нет. Пастухи ушли ночью тайной тропой. А они остались здесь, маленькие, беззащитные, как три муравья на бескрайнем травяном блюде…

— Мне холодно, — вырвалось жалобно.

Тарх молча поднялся и обернулся, разглядывая горы, будто надеялся увидеть вход в пещеру. Поднялся и насмешник Усыня, подшутивший над старцем. Он смотрит вперед. Звезды там не голубые, а красные. И мерцают.

— Костры, — сказал Усыня. — Люди. Идем к ним. — Он поднял мешок с едой и пошел вперед.

Всхлипнув без слез, перекинула свой мешок через плечо и поспешила за Усыней. Догнал Тарх. Усыня обернулся, спросил:

— Где твой мешок, Тарх?

— Оставил.

— Зачем?

— Так, — усмехнулся Тарх.

…Вместо костров тлеют кучи углей. Рядом спят люди. Один сидит поодаль. Голова свесилась. В руке длинная палка. Вокруг косматыми тенями бродят лошади.

— Надо разбудить пастуха. — Усыня тронул сидевшего за плечо. Тот поднял голову, вскочил и выставил острый конец палки. Усыня вежливо взялся за него. Но пастух вырвал палку, нацелил ее на Усыню, будто собрался проткнуть его, и зло закричал. Проснулись люди. Обступили. Узкие темные глаза на смуглых, как из меди, лицах смотрят хмуро, настороженно.

— Сядем, — распорядился Усыня, — пусть не опасаются нас.

Села. Выложила на полотенце лепешки, сыр, яйца, пригласила всех есть вместе. И вдруг… О, всесильная богиня гор! Кто это?! Он идет — перед ним расступаются. Борода черная, кольцами. Взгляд орлиный — мороз по коже! В горах ни у кого нет такого взгляда, даже у пастухов. И Усыня с Тархом не вынесли, опустили глаза. Опять глядит1 А лицо-то рябое… Мать называла ласково — кукушкино яичко. А вдруг он?.. Зачем так глядит! Может, показать портрет? Ведь похожа! Только брови чуть гуще, ресницы длинней, щеки алые, гладкие… Закрыть, спрятать кукушкино яйцо! Прикрылась рукавом. Жесткие пальцы отвели руку. Приподняли подбородок. Как смотрит! О, великая богиня гор, помоги!

…Чудной дом. Прямо на земле крыша из лошадиных шкур. Верно, много скота пало? В крыше вход. По бокам двое. В руках длинные ножи.

Лавок нет. Сели на пол, на войлок. Барашек на блюде пахнет горелым мясом. А чернобородый, хозяин, понюхав, чмокнул губами. Дал всем по чаше без ручки. Сам взял такую. Налил воды. Пить хочется! А вода мутная и тоже плохо пахнет. Глотнула — огнем опалило! Закашлялась. Чернобородый захохотал. Усыня и Тарх выпили воду. Он тоже. Потом пощупал белый плащ Усыни. Тот снял плащ, с поклоном протянул хозяину. Чернобородый выхватил из-за пояса красную палку с перекладиной, отдал Усыне. Усыня опять поклонился и стал разглядывать крест. Хозяин еще больше развеселился. Взял крест из рук Усыни, дернул за короткий конец, и вещь распалась на чехол и острый нож.

— Кинжал! — сказал хозяин и взмахнул им, будто хотел перерезать себе горло.

Не помня себя, очутилась рядом. Закрыла рукой его горло. Борода колючая, а под ней кожа ягненка… Близко-близко орлиные глаза. Горячая ладонь на затылке. Усадил рядом. Не удержалась, будто случайно коснулась щекой каменного плеча…

Вошёл человек, долго говорил непонятное, обращаясь к Усыне и Тарху. Они, виновато улыбаясь, качали головами…

Хозяин вывел наружу. Указал в разные стороны и вопросительно развел руками. Тарх показал на горы. Чернобородый покачал головой, Тарх снова махнул в сторону гор. Хозяин взял доску и углем провел на ней линию. Тарх, продолжив ее, нарисовал круг, а в нем — дома и людей. Хозяин весело хлопнул его по спине.

Вернулись в дом-крышу. Сели. И опять неотрывный, жгучий взгляд. А лицо-то рябое! Что делать? Прижала руки к груди. Зажмурилась. И запела старинную «Песнь вздоха». Ее всегда поют без слов. О, богиня гор, смягчи его сердце!.. Взглянула — в темных глазах солнце. На шею легла тяжелая серебряная цепь, еще теплая его теплом… Повел к выходу. Не шла — лебедем плыла рядом. Смотрите, Усыня, Тарх, разве та, с портрета, смогла бы так величаво, плавно пройтись?..

…Какой простор! Не горная каменная ловушка! Хорошо скакать на лошади по голубой траве! Свистит ветер. Запах конского пота, полыни. А рядом скачет чернобородый Урт.