Вы летите как хотите !

- Отчего вы не пользуетесь окном? - спросил Вронский.

- Чтоб стучать в дверрь, - сообщил Рейвен, сбивая шляпу на стесаный затылок. - Обожаю, когда мне откррывают.

- Вы начитались любимого автора, - сказал Вронский.

- Ничуть, - заявил Рейвен. - Прросто люблю. А как ваша рработа?

- Это не работа, - Вронский потянулся за сигаретами, но вовремя вспомнил, что Птицы не выносят дыма.

- Веррно, - сказал Рейвен. - Вы называете это "служба". Rrright?

- Почти, - уклончиво ответил Вронский. - Можете звать это "халтура".

- Не обнарружил... - недоуменно произнес Рейвен. - Стрранное вырражение . Нет в словарре. По кррайней мерре в моем... Что означает?

Вронский объяснил, ухмыляясь. Рейвен встопорщился совсем по-птичьи и завертел головой.

- Очень, очень человеческое вырражение, - сказал он. - И весьма ворронье... Запоминаю в память. Что вы мне говоррили в пррошлый рраз о ворронизме Пушкина?..

В затруднении Вронский наморщил лоб, и Рейвен подсказал:

- Ну как же! .. Обворрожительные стихи, очень веррное видение...

- А!... - вспомнил Вронский. - "Ворон к ворону летит!..." - "Воррон воррону крричит: "Воррон, где б нам пообедать? Как бы нам о том проведать?" Воррон воррону в ответ..." Рarrdon, как ттам дальше?..

Вронский хотел ответить, но у него неожиданно перехватило горло. С трудом сглотнув, он хрипло выговорил:

- "Верю, будет нам обед..." Но горло перехватило еще туже. Даже Рейвен почувствовал неладное: хотя он промолчал, круглый глаз уставился на Сергея с некоторой тревогой.

Справившись с собой, Вронский продолжал:

- "В чистом поле под ракитой богатырь лежит убитый... Кем убит и отчего, знает сокол лишь его, да кобылка вороная, да хозяйка удалая... нет, молодая..." Рейвен вдруг вздрогнул совершенно по-человечески и поджал лапы. Не хватало только прочувствованной слезы. Но вместо этого Рейвен заговорил:

- "Сокол в ррощу улетел, на кобылку недрруг сел... А хозяйка ждет милого, неубитого, живого..." Он умолк. Молчал и пораженный Вронский. Потом сказал:

- У вас превосходная память...

- Прросто ворронья... - ответил Рейвен. - Это стихи прревосходные... Передана приррода... Только прро соколов зррря...

Тут они снова умолкли. Оба.

Действительно, Соколов, да еще к ночи, поминать не стоило. Мощные, беспощадные, полу-ночные, полу-дневные, они были вроде тайной и явной полиции. Когти и клювы были у всех Птиц. Но Соколы, да еще при чудовищно зорком глазе, пользовались ими особенно умело - и жестоко.

Дальше они говорили как люди, спаянные общей бедой. Вронский знал, что Рейвен безошибочно почувствует напряжение и тревогу в его голосе, как бы далеко он ее не загонял: но объяснить ее причину Рейвену, слава богу, было явно не под силу.

Однако что-то было неладно и с самим Рейвеном. Проработав с Птицами полтора года, Сергей наловчился хотя бы грубо различать их основные душевные состояния. Он мог ошибиться в степени напряжения, но характер его он почти не путал.

Рейвену было не по себе. Через силу, хотя медленно и учтиво, он вел свои обожаемые литературоведческие диалоги, перескакивая с языка на язык - на армянском он говорил с особенным удовольствием, хотя Вронский его совершенно не знал. Рейвену это было известно; и то, что он все время сбивался на "хайк", означало предельную отягощенность какой-то другой мыслью...

Наконец Рейвен смолк. Изо всех сил стараясь не пользоваться клювом, он вытащил концом махового пера золотые часы на цепочке, но открыть их без помощи клюва нечего было и мечтать. Наконец крышка отщелкнулась.

- Прраво, я засиделся... - со вздохом сказал он. - Что ж, доррогой дрруг, мне порра... На бюст Пандорры...

Он повторил это несколько раз, но уходить отчего-то медлил. Тогда решился Вронский.

- С вами что-то неладно?.. - спросил он тихо.

- Нет, - спустя длинную паузу ответил Рейвен. - С вами.

- То есть как?.. - непонимающе взглянул на него Вронский.

Рейвен потопал по ковру пыльными штиблетами. Ковер немедленно отозвался равным количеством пыли, замерцавшей в косом луче настольной лампы.

- В-вы знаете, - нехотя сказал он, - ведь мне не доверряют... Даже свои... Дурраки... Тысячи лет пррожить ррядом с человеком и даже не старраться его понять!.. А человек старрался... Вот Эдгарр или Горрький... или Александрр... Та пррелестная легенда, что вы мне ррасказали, об оррле и ворроне... Ведь в ней есть прравда... Падаль прриятнее на вкус, падаль легче усваивается, падальщиком быть благорродно, и все же иногда хочется перременить судьбу... На мое несчастье, я еще и научился рразбирать ваши буквы и слова... Черрез это я стал слишком близко к вам и отдалился от наррода Ворронов...

- Не переживайте, Рейвен, - сказал Вронский, - в истории это не первый случай...

- Настолько-то я гррамотен, - сухо отрезал Рейвен. - Однако не во мне дело... Сегодня днем я был прриглашен по служебной надобности в Депарртамент Сов. Они мне тоже не доверряют, но обойтись без меня не могут. В кабинете белобррысой Сипухи, которрая вылетала пообедать мышами в виваррии... Там кррутился магнитофон. Звук вык-ключили, но не до конца мой слух вы карр... знаете... Говоррил человек... но с пррекрасным совьим выговорром...

Он нервно клюнул пуговицу собственного плаща. Пуговица брызнула черными осколками.

- Это была инфоррмация на вас, дрруг мой, - брюзгливо сказал Рейвен. - Там говоррилось, что вы злостно и не перрвый месяц наррушаете пятый пункт... а-арркрр...

Вронский медленно встал из кресла.

- И какие доказательства? - тихо спросил он.

- Кррутые... Кошачья шеррсть на вашей курртке...

- И все, что ли?..

Рейвен сожалеюще покачал головой.

- Этого вполне достаточно, ддрруг мой... Совы не шутят... К тому же из-за океана пррилетел Белый Оррлан, и все кррайне осложнилось ...

- Что же теперь делать?.. - тоскливо пробормотал Вронский. - Вот ведь ерунда какая...

- Дрруг мой, эт-то не еррунда! - рокотнул Рейвен. - Даже если вас просто firre... туррнут... уже стррашновато. А уж с пятым пунктом все прроисходит много серрьезнее...

Его передернуло.

- Какая еррунда! - злобно каркнул он. - Сам террпеть не могу этих ворровок и разбойниц!... Рразорряют гнезда, жррут птенцов!... Но люббой взррослый воррон может прробить ей черреп! В конце концов это лич-чное крронк... дело людей, кого они прредпочитают. Они сами м-млекопитающие и плотоядные... Нет, непрременно нужно лезть, дирректировать, рразводить кк-кампании...

Вронский только кивал, не слишком хорошо улавливая, что говорит Рейвен.

Время утекало.

Единственное, что можно было сделать - это немедленно смыться. С каждой секундой шансов оставалось все меньше, а Рейвен тянул и тянул с уходом. И вдруг Сергея прокололо, как горячей иглой, жалостью к этому чудаку... Ни человек, ни Птица... Впрочем, нет. Птица бы и не подумала сделать подобное. Для них чем больше сырья поступит на кормокомбинат, тем лучше. В местах исторического гнездования им такой лафы нет и не предвидится. Там борьба за существование свирепее с каждым днем... Большой Перелет... Птичий Базар... Конечно, куда от истории денешься... И все-таки горько. Привыкли мы, черт возьми, звучать гордо...

Повернувшись к креслу, он хотел участливо потрепать гостя по торчащим лопаткам, но Рейвен уже барахтался в кресле, пытаясь встать. Вот он встал, отдышался и, не оглядываясь, зашаркал к двери. Вот дверь хлопнула. Вронский остался один.

- Что ж, - прокомментировал он вслух, - долгие проводы - лишние слезы...

Погасив свет, наощупь, вбил ноги в тяжелые ботинки, сдернул с вешалки куртку и вязаную шапку. Другой рукой нашарил давно заготовленный рюкзак.

Донесся трескучий визг подъездной двери. Вронский метнулся к полуоткрытому окну.

Во дворе, в полосе желтого света, стоял Рейвен. Ссутулившись, он смотрел себе под ноги, и во всей его черной фигурке была такая тоска и безнадега, большая, чем просто вечерняя, осенняя ennui, что у Вронского опять заледенило сердце.