За Черту - и Дальше

Сходство между картинкой и реальностью повлияло на него, переключив мысли на плаксивую ностальгию и заставив с открытым ртом, словно в трансе, смотреть на ландшафт. Сцены его жизни всплывали ниоткуда, проступая словно кожа под мокрой майкой, а потом высыхали, превращаясь в ничто. Сцены, что были частью фантазией, частью искаженной памятью, наполненные родительскими увещеваниями, жалобами женщин, бубнением каких-то темных, неразличимых фигур, которые медленно тащились прочь, становясь такими маленькими, что казались буквами алфавита, который он так и не научился читать. Даже когда равнину скрыл черный всплеск другого поезда, мчавшегося рядом, он едва отметил это событие, дрейфуя в тупом не сфокусированном делириуме… Собачий лай наполовину вернул его обратно. Пестрая борзая стояла на краю открытой двери, так яростно гавкая на другой поезд, что целые канаты слюны свисали с ее морды. И все остальные собаки тоже лают, сообразил он. Он распознал в собачьем хоре злую, басовую ноту Глупыша. Потом его схватили, затрясли, и это окончательно привело его в чувство. Он обнаружил, что смотрит в хмурое лицо громадного мужика, и слышит, как он говорит: «Ты здесь, Билли? Проснись!» Мужик снова тряхнул его и он поднял руку в жалкой попытке прервать процесс. «Я здесь», сказал он, «я в порядке, я проснулся.»

«Держись подальше от двери», сказал мужик. «Наверное, ничего не должно случиться. Но просто держись подальше.»

Собаки сходили с ума, облаивая другой поезд, который бежал по рельсам примерно в тридцати футах, двигаясь в том же направлении, что и они, и казался идентичным тому, на котором ехали они, с цепочкой товарных вагоном позади локомотива «Стримлайнер». Так далеко разнесенные пути показались Билли бессмыслицей, и он чуть не спросил громадину, как дошло до такого, как вдруг нечто широкое и темное спланировало с ночного неба и уселось на одном из вагонов. Словно невесть откуда спорхнуло грязное одеяло и устроилось кучей на крыше.

Билли подумал, что видение это вызвано, наверное, дефектом его сознания, прорехой зрения, но прежде чем он смог додумать свою мысль, куча на крыше вагона развернулась, словно парус под ветром, и он распознал в ней какое-то существо — рябое, кожистое создание, похожее на парус, смутно напоминающее морскую манту без хвоста. Двадцать футов поперек и всего в дюйм толщиной, с бахромой жестких, крючковатых когтей. В центре неправильное серое пятно, из которого торчала плохая карикатура на человеческую голову, лысое чудовище с испещренным пятнами скальпом, запавшими глазами и злобным, клыкастым ртом. Тварь несколько секунд держалась в воздухе, потом сложилась в нечто, напомнившее Билли ракушку-тако, и, спланировав на ветру, снова нырнула на вагон, который начал медленно трястись и содрогаться под нею, заставляя Билли думать о поезде, как о черно-белом диснеевском мультперсонаже, что танцует под джаз из Диксиленда. Струйки светящейся желтой жидкости брызнули из-под краев твари, стекая по бокам вагона, крыша вагона конвульсивно выгнулась вверх, дергаясь, словно кошачья спина, когда ее щекочешь. Поезд-жертва издал высокий вопль, совершенно не похожий ни на какой горн или свисток поезда, который был бы знаком Билли, и, казалось, рванулся вперед, начав удаляться от поезда Билли. А потом тварь снова поднялась на крыло, его живот раздуло. Тварь отцепила последний коготь и ветер понес ее в порхающем полете мимо открытого вагона, где разинув рот стоял Билли, она пронеслась достаточно близко, так, что показалось, что маленькая уродливая головка за мгновение до своего исчезновения взглянула на него парой сверкающих глазок, со ртом, полным золотистого сока.

Пока тварь атаковала поезд, Билли не был напуган. Слишком захватывающим было зрелище. Но сейчас он испугался, сейчас он собрал вместе все те странности, которые встретил, и все это сложилось в его голове в устрашающую картину. Он посмотрел на громадного мужика, который снова взбивал свой мешок, как подушку. Собаки, уже успокоившись, выжидательно смотрели на него.

«Эти твари зовутся бердслеями», сказал громадный мужик, когда заметил изумление Билли. «Так их начал звать мой друг Эд Роган. Из звали как-то по-другому, но он поменял имя. Сказал, что они напоминают его учителя математики в восьмом классе, которого звали Бердслей.» Он в последний раз пхнул подушку и улегся на спину. «Эти твари не так уж плохи. Отнимают не более нескольких пинт. Там, куда мы едем, ты увидишь тварей гораздо хуже.» Он закрыл глаза, потом снова приоткрыл один глаз и скосился на Билли. «Но ты должен бы знать старину Эда. Он, вроде тебя, мотался по северным линиям. Называл себя Алмазный Дейв.»

«Поговаривали, Алмазный Дейв умер. Никто не видел его много лет.»

«Для мертвеца он выглядит очень хорошо.» Громадный мужик поворочался немного, пока не улегся поудобнее. «Тебе самое лучшее — немного поспать. Я понимаю, что у тебя есть вопросы, но то, что я хочу рассказать, утром пойдет гораздо легче.»

Если бы мужик сразу не уснул, Билли мог бы сказать ему, что у него нет вопросов, что он понимает, что едет на восток через страну мертвых на пути к какому-то закоулку ада, приготовленному для него на целую вечность. Никакое другое объяснение не проходит. Было бы хорошо, подумал он, если б смерть унесла с собой ломоту в пояснице и вылечила бы от прострела, но, наверное как и говорит этот мужик — худшее еще впереди.

Он потащился туда, куда швырнул свой рюкзак, и уселся, привалившись спиной к торцовой стене. Глупыш тяжело поднялся, дошлепал до него, а Билли достал из кармана смятый платок и стер слюну с собачьей морды. «Дурак», с любовью сказал он. «Куда, думаешь, ты едешь на этом проклятом поезде? Мерзавец задурил тебя и везет себе домой на ужин.» До него дошло, что если он умер, то Глупыш умер тоже. Это его расстроило. Ублюдки не имеют права мучить его собаку. Это так на него подействовало, что в глазах защипало и он почувствовал себя виноватым в том, что сам умер. Он сунулся в рюкзак и вытащил пинту «Железного Коня». Открутил крышечку и заглотил порцию. Большая часть успела дойти до желудка прежде, чем он почувствовал вкус, но остальное он с отвращением выплюнул.

«Боже… черт!» Он понюхал горлышко. Воняло чудовищно. Что-то скисло в его фляжке. Что ж, это последняя его пинта. Все равно с выпивкой придется закругляться, но пока что без глотка оставаться не хотелось. Он измучился, границы сознания крошились и были смутны, словно он был в отходняке от крэка. Он свернулся в комок и улегся на бок. Подложил фляжку под голову. Мягкое громыхание поезда, казалось, заставляет дышащего огнем коня с наклейки скакать ему прямо в глаза.

Когда я проснулся на следующее утро, в глазах стояла все та же наклейка, но вместо того, чтобы с отчаянной потребностью вчерашнего вечера потянуться за бутылкой, я ощутил во рту вкус вчерашнего последнего глотка «Железного Коня» и отвернулся, оказавшись лицом к Глупышу, который лизнул мои губы и нос. Я поднялся на ноги, чувствуя себя менее с похмелюги, чем должен был ожидать. И еще голодным. Это было странно. Прошло уже лет десять, не меньше, с тех пор, как я просыпался и хотел завтракать. Писцинский еще спал, окруженный другими собаками. Я теперь предполагал, что он всех их украл. На вид он был уродливым сукиным сыном. Длинный нос расплющен и свернут на сторону, наверное, бутылками и кулаками, пока не стал напоминать носовой вырост старинного гладиаторского шлема, рот, толстогубый и широкий, в скобках глубоко врезанных морщин, заставил подумать о времени, когда отец брал меня рыбалить окуньков до того, как напивался и решал, что будет забавнее воспользоваться мной как мишенью для своих кулаков.

Может быть я был мертвым, подумал я. Я не видел другого способа объяснить, почему последние три-четыре года я так погано чувствовал себя каждый божий день, а теперь, после единственного ночного сна, почувствовал так, словно в жизни не пил. И это было не только ощущение физического довольства. Я чувствовал силу мыслей в голове. Они были ясные, солидные, определенные. Хотя прошло всего семь-восемь часов, я начал воспринимать Билли Пропащего предыдущих ночей, как иную личность, примерно так, как можно вспоминать себя ребенком. Но я не был уверен, что же мне думать о том, что я видел, были ли «бердслеи» частью алкогольного тумана, или же у них существовала какая-то основа в реальности.