Зверюга

- Ну, значит, вы плохо знаете моряков, дорогой сэр. Позвольте объяснить вам на примере. Как-то раз в порту, прохлаждаясь на полубаке, я заметил на пристани двух достойных мореходов, которые приближались к нашему судну, один в летах, солидный и бывалый, другой помоложе, прыткий. Прочитали на борту название судна, задрали головы и разглядывают. Старший говорит: "Это "Семья Эпс", Джек. Та самая сука и людоедка (я смягчаю выражения), что в каждом плаванье убивает по человеку. На нее я ни за что бы в жизни не поступил, хоть меня озолоти". А второй еще добавляет: "Будь она моя, я бы отбуксировал ее в болото и поджег, вот ей-богу, поджег бы". Первый говорит: "А им и горя мало. Матросский труд дешев, кто этого не знает?" Младший сплюнул на воду. "Нет, говорит, - меня им не заполучить даже за двойное жалованье". Постояли, поговорили и дальше пошли. А через полчаса я увидел обоих у нас на палубе, они высматривали старшего помощника и, похоже, хотели зачислиться в команду. Их и зачислили.

- И чем же вы это объясняете? - спросил я.

- Трудно сказать, - отвечает он. - Безрассудством. Желанием вечером похвастать перед собутыльниками, что, мол, вот мы какие бесстрашные, только что записались на проклятую "Семью Эпс". Или глупым моряцким нахальством. А может, любопытством. А вернее, всего понемножку. Во время плаванья я им обоим задал этот вопрос: почему? Старший ответил так: "Смерть на каждого одна". А молодой сказал со смехом, что хочет посмотреть, как она управится на этот раз. Но я лично вот что вам скажу: в Зверюге была какая-то чара.

Джермин, перевидавший на своем веку все корабли, сколько их плавает по свету, хмуро заметил:

- Я видел ее один раз вот из этого самого окна, шла на буксире вверх по реке - эдакая уродливая черная махина, похожая на огромный катафалк.

- Действительно, в ее облике было что-то зловещее, верно? - подхватил рассказчик в твидовом костюме, дружелюбно наклоняясь к старому Джермину. - На меня она всегда наводила ужас. Она меня жестоко напугала в первый же день, даже в первый же час, когда я четырнадцатилетним мальчишкой только поступил в ее команду. Отец приехал тогда в порт проводить меня в плаванье. Он собирался спуститься с нами до Грейвзенда. Я был вторым сыном, которого он отдавал в моряки. Старший мой брат к тому времени уже плавал офицером. Мы поднялись на борт около одиннадцати утра, "Семья Эпс" была уже полностью готова к выходу из дока. Но она проползла кормой вперед всего на три корпуса, когда на легкий толчок буксира, направлявшего ее в ворота дока, она, по своему обыкновению, ответила таким сильным рывком и сразу так натянула новый шестидюймовый стальной трос, что на носу не успели его потравить, и он лопнул. У меня на глазах свободный конец троса подлетел к небу, а корма хряснула об один из пилонов, так что тряхнуло хорошенько всех, кто был на палубе. С самой Зверюгой ничего не сталось, при такой-то прочности. А вот один юнга, которого боцман только что отправил за каким-то делом на бизань-мачту, сорвался и упал на палубу чуть не у самых моих ног. Он был всего чуть постарше меня. За несколько минут до того мы с ним ухмыльнулись друг другу. Вовсе не готовый к такому толчку, он, верно, недостаточно крепко держался. Я услышал тонкий отчаянный возглас и успел заметить, как он, обмякнув в падении, грохнулся на доски обшивки. Бр-р-р! Бедный отец был бледен, как полотно, когда пожимал мне руку на прощанье в Грейвзенде. "Ты как, ничего?" - спросил он, заглядывая мне в глаза. "Ничего, отец". - "Точно?" - "Да, отец". - "Ну что ж, тогда до свидания, мой мальчик". Потом он мне рассказывал, что, скажи я тогда хоть полслова, он не раздумывая увез бы меня домой. Я в семье самый младшенький, пояснил с улыбкой рассказчик, разглаживая усы.

Я буркнул что-то сочувственное в ответ. Он небрежно отмахнулся.

- После такого переживания, знаете ли, малец вполне мог потерять кураж, чтобы карабкаться по вантам, вполне мог. Юнга упал в двух футах от меня и при этом раскроил себе череп о кнехт. Он даже не дернулся. Умер сразу. Славный такой был с виду мальчишка. А я только-только подумал, что мы с ним непременно подружимся. Однако это еще не самое худшее, что учиняла "Семья Эпс". Я прослужил на ней три года, а потом меня перевели на "Люси Эпс" сроком на один год. Наш парусный мастер тоже там оказался, и помню, как-то вечером, после недели плаванья, он мне говорит: "Ну что за славная, тихая посудинка, а?" Неудивительно, что "Люси Эпс" казалась нам славной, тихой посудинкой после той огромной, хищной Зверюги. Мы словно очутились в раю. Офицеры на ней были мирные, спокойные. Мне, не знавшему другого судна, кроме "Семьи Эпс", "Люси" представлялась волшебным корабликом из сказки, который сам выполняет все, что ни пожелаешь. Раз как-то вечером мы неожиданно попали в левентик, ветер зашел прямо с носа. Но и десяти минут не прошло, а паруса наши уже снова были полны, шкоты натянуты, гитовы отпущены, и на палубе никого, только вахтенный офицер мирно поглядывает вокруг, облокотясь на ограждение у подветренного борта. Мне тогда это показалось просто чудом. Наша бы "Семья Эпс" добрых полчаса болталась на волне, потеряв управление, по палубе бы перекатывались потоки, сбивая матросов с ног, - мачты трещат, шкоты рвутся, реи ходят туда-сюда, и на борту паника, потому что наше штурвальное колесо, будь оно проклято, крутится по всем румбам, и у людей волосы от ужаса шевелятся. Я потом еще много дней вспоминал и только диву давался.

Ну вот, кончил я свои годы учения на маленьком суденышке - не такое уж и маленькое оно было кстати сказать, но по сравнению с той дьявольской махиной казалось игрушечным. Отработал свое, сдал экзамены. Но как раз когда я предвкушал, как проведу в свое удовольствие три недели отдыха на берегу, получаю за завтраком письмо: мне предлагается как можно скорее явиться на "Семью Эпс" и приступить к службе в должности третьего помощника капитана. Я в сердцах оттолкнул тарелку, она выехала на середину стола; отец поднял глаза от газеты, мать в удивлении всплеснула руками, а я, как был, без шапки, вышел в сад и ходил там кругами битый час.

Когда вернулся в столовую, матери там уже не было, а отец перебрался из-за стола в кресло. Письмо лежало на каминной полке.

- Для тебя большая честь получить такое предложение, - говорит мне отец. А с их стороны очень любезно было тебе его сделать. Я вижу, что и Чарльз назначен в это же плаванье старшим помощником.

И действительно, я не заметил, а на обороте была об этом приписка рукой самого мистера Эпса. Чарли был мой старший брат.

- Мне не очень нравится отправлять двоих сыновей на одном судне, продолжал отец медленно и рассудительно. - И могу тебе сообщить, что готов это написать мистеру Эпсу.

Славный мой старый отец! Лучший из отцов! Что тут было делать? Возвратиться на Зверюгу, да еще офицером, чтобы она дни и ночи терзала меня, и мотала, и не давала дух перевести, мне совсем не улыбалось. Но от такого предложения так просто не отказываются. К тому же истинный мотив отказа был бы для Эпса и сыновей смертельным оскорблением. Их фирма, да и все семейство, как я понимаю, включая незамужних теток, очень болезненно относилось к репутации проклятой посудины. И если ты не хотел утратить на всю жизнь их доброе расположение, тебе и на смертном одре ничего иного не оставалось, как ответить: "Готов явиться по вашему вызову", - что я и сделал, отбил им сразу телеграмму, чтобы обратного пути уж не было.

Что мне предстояло плыть на одном судне с братом, меня радовало, но одновременно и тревожило. Сколько я помнил себя с самого раннего детства, он всегда был со мною очень добр, и я смотрел на него снизу вверх и считал, что лучше его нет никого на свете. Да так оно и было. Другого такого офицера не найти было на всем торговом флоте. Это истинная правда. Из себя он был ладный, крепкий, широкоплечий молодой моряк со смуглым от загара лицом, волнистыми каштановыми волосами и зорким ястребиным взглядом. Молодец молодцом. Мы много лет не виделись, и даже теперь, хоть он и находился в Англии целые три недели, дома он до сих пор не появлялся, а проводил время где-то в Суррее, ухаживал за Мэгги Колчестер, племянницей старого капитана Колчестера. Ее отец, сахароторговец, был давний друг нашего отца, и их дом был для Чарли вроде второго родного дома. Я беспокоился, как ко мне отнесется после разлуки мой старший брат. У него всегда было строгое выражение лица, даже когда он шутил и забавлялся.