Несколько поправок к Платону

Фаустино полез в карман драной куртки и извлек пухлую тетрадь, на обложке которой было выведено: «Послужной список попугая Мафусаила».

— Подумаем о делах, — сказал он, хлопая тетрадью о прилавок.

Раскрыв тетрадь, он долго водил черным ногтем по строчкам. Губы его шевелились:

— Антлантида… погибшие цивилизации… майя… снежный человек… Баальбекская веранда… пришельцы с Марса… летающие тарелки… чтение пальцами…

Рамирес сказал задумчиво:

— Подумать только, сколько сенсаций принес миру одинединственный попугай! Но ведь все это мы уже использовали…

— М-да, — Фаустино рыгнул кислым перегаром, — требуется что-нибудь посвежей. Но мы найдем, не будь я Фаустино Фернанде Гарсиа. Недаром же я окончил университет и вовремя понял, что в наше время наука редко бывает занятием порядочных людей.

Фаустино сощурил единственный припухший глаз:

— Послушай, Рамирес, не было ли у Наполеона старого любимого попугая?

— Кто знает, — ответил Рамирес, вытаскивая бутылку с виски, — у Цезаря, говорят, был.

— Рамирес, а не было ли у таинственно (понимаешь, таинственно!) погибшего Бонапарта старого любимого попугая?

Рамирес поскреб ногтем подбородок:

— Старый Любимый… — он налил виски в стаканчики.

— Старый н любимый, — пропел Фаустино, — крошка Мафусаил быстро выучит популярные изречения полководца вроде «пусть вечно светит мне солнце Аустерлица!» И вот очередная сенсация. Только, прошу тебя, не продешеви.

Они подняли стаканчики.

— Выпьем же за староголюбимого попугая императора! — воскликнул Фаустино.

Рамирес загоготал, сотрясая воздух. Они чокнулись. Но прежде чем опрокинуть стаканчики, оба с любопытством посмотрели на тростниковый полог. Трубочки неподвижно застыли в раскаленном воздухе.

В этой неподвижности было ожидание.