Опа !

В милицию попала,

Не разевай хлебала!

Опа, опа!

Какая ж ты растрепа...

- А ты почти не изменился, все такой же, - сказал Бяша, и голос его был невесел.

Сергей не ответил. Он суетился у шкафов, выгребал съестное.

- С закусью у меня плоховато, сам видишь.

- С закусью у тебя, как во дворце, не прибедняйся. Ты вон хлебушек белый, засохший малость, отмахнул, а ведь я на него, верь-не верь, как на "птичье молоко" гляжу. Едал такой торт?

- Да уж скажешь, невидаль какая, - буркнул Сергей, переходя к раковине, засучивая рукава.

- Это кому как. Я вот не ел, - Бяша вздохнул, откинулся на спинку стула. В пальцах у него играла, вращалась как серебристая молния вилка. Она казалась крошечной. Сам Бяша большим и очень усталым. - Для нас праздником было, когда в зону собачка забежит. - Он помолчал, щуря потускневшие, мутноватые глаза. - Хотя, конечно, и жалко ее, тоже ведь божья тварь, жизни хочет, воли...

- Давай-ка, открывай пока, разливай, - сказал Сергей, чтоб оторвать Бяшу от воспоминаний. Сам он предупредил сразу и твердо, что пить не будет, ни глотка.

- А вообще-то, нет, собачка воли не хочет, - глубокомысленно произнес Бяша, - у нее другое предназначение, да-а, а мы, сволочи, ее в котел. Вот так, не ободравши даже, как следует, гады мы, да брюхо-то! Охо-хо-хо-хонюшки - трудно жить Афонюшке. Да давай, садись ты!

Он разглядывал кухню, и чувствовалось, - она ему по душе. Комнатушка тоже приглянулась, особенно обои почему-то. И прихожая, и все прочее. Сергей знал - Бяша не завистлив, и все-таки ему было неудобно перед приятелем, будто он украл что-то или не по заслугам получил. А впрочем, кто знает, может, и не по заслугам.

- Хреново, конечно, когда к сорока уже, а своей конуры нету! - сказал вдруг Бяша фальшиво-веселым тоном. - А у меня в Москву разрешение только на сутки, вот так, - добавил серьезно, - завтра с утречка надо будет когти рвать в родные Палестины владимирские... Да садись же ты!

Сергей расставил тарелки - кажется, он приготовил все. Уселся, кусанул черняги. И уставился на Бяшу. Рюмки стояли наполненные.

- Вздрогнули?! - Бяша поднял свою, и по скатерти поползло темное пятнышко, разрастаясь, подползая к бутылке, стоявшей посреди стола. Пальцы у Бяши дрожали.

Сергей чокнулся, сказал:

- За встречу, за возвращение твое, давай! - и выпил первую. Не мог не выпить. Но тут же встал, убрал свою рюмку в шкаф.

- Понимаю, - проговорил Бяша, обтирая губу черной, тонкой коркой. - Я бы сам... да не судьба, видно. Пока есть что и где - буду! Мне завязывать без причины, мне перерывчики вовремя устраивают, не сопьюсь.

Он плеснул себе еще. Рука стала тверже, глаз не подвел.

- Скажешь, там не закладываете? - спросил Сергей, намекая на "перерывчики".

- Не скажу, ничего я тебе не скажу, Серега! И там бывает, редко, но бывает. Кто пофартовее, да позаконистей, тот может каждый день себе праздники устраивать, живут люди, не тужат. Только ведь я-то... - он опрокинул рюмку, сморщился как от царской водки - со слезами, с побуревшими веками, выдохнул тяжело, - я-то ведь - что здесь пустое место, что там. Никто, понимаешь, ни туз козырный, ни шестерка! Пустота, работяга бесплатный, червь навозный, мужик.

- Ладно тебе! - резко оборвал Сергей. - Не ной! Похуже твоего людям приходится, не жалуются!

Бяша сразу сменил пластинку, так, что Сергей не понял, правда ли, нет, тяжесть у него на сердце или ваньку ломает, а может, и то и другое?

- Эт я так, - мягко проговорил Бяша, - так, не обращай. Давай еще хлопнем! Сколько не виделись, скажи - не поверю!

Пальцы, все изукрашенные синими, расплывшимися наколками и белыми, мертвенистыми шрамчиками, с черной каемкой под короткими, обгрызанными ногтями, огромные и бугристые, теребили скатерть. Больше всего на Сергея давили эти натруженные, выставленные будто напоказ, мозолистые и шершавые руки. Но никакого "показа" не было, Сергей видел, что Славик стесняется своих рук, не знает, куда от них деваться.

- А ты все один? - спросил Бяша.

- Да как тебе...

- Вижу - один, нет жены, значит, один, кто бы там ни был еще.

- Считай, что так, - согласился Сергей. Про Наташу рассказывать не хотелось. Почему- сам не знал.

- Ничего, все еще наладится, - заверил Бяша, наливая очередную рюмку.

Он больше не морщился, не кривился, пил как воду. Почти ничего не ел, только нюхал все черную обсосанную корочку да облизывал почерневшие обветренные губы, по краям которых несмываемой коростой белели многочисленные трещинки.

- А вот мне не судьба, это точно. Так один и загнусь когда-нибудь. Дай бог, чтоб не в зоне!

Сергей замахал рукой. Хотел сказать что-то насчет будущей нормальной, человеческой Бяшиной жизни. Но осекся под взглядом - насмешливо-горьким, все понимающим.

- Как сам-то, как здоровьишко? - спросил вместо этого. Спросил как-то фальшиво, лишь бы не молчать.

- Да нету его, Серый, - ответил напрямую Бяша, хлопнул еще рюмку, - я ведь, Серега, резаный - и перышком, и скальпелем, нервишки не внутри у меня, а снаружи намотаны - не вылечишь, вот как... Да чего ты панихиду разводишь, давай про чего-нибудь веселенькое, про баб давай!

Сергей кивнул. Сходил в комнату за гитарой.

- На вот, сыграй лучше. Как вспомню - моложе на десять лет.

Бяша с сомнением поглядел на свои черные, словно обгорелые пальцы. Гитару взял осторожно, нежно, как что-то хрупкое и любимое. Первый аккорд резанул слух взрывной волной.

- За что вы, девочки, кудрявых любите... - и провел ладонью по остаткам волос, ежиком начинавшихся далеко ото лба, ближе к макушке. - Вот, Серега, ну кто б меня сейчас Бяшей прозвал, уж окрестили бы Плешаком каким, не больше...

- Да ты играй, у меня волос тоже не прибавилось, - Сергей отставил бутылку на край стола, откинулся на спинку.

- Не, ты ее от меня далеко не убирай! - Бяша вернул бутылку на место. - Без нее игра не пойдет. - И тут же без перехода:

- Опа, опа, какая ж ты растрепа...

Начал громко, в голос. Вдруг дернулся, скрючился, прижав ладонь к животу, побелел. Но тут же рассмеялся, взял со стола огурец, понюхал, положил обратно.

- Прихватывает? - спросил Сергей.

- А-а, ну ее! Опа.. опа...

В тот день Сергей видел Бяшу в последний раз. Весна. Только подернулись зеленым налетом исстрадавшиеся за зиму деревья, не успели подсохнуть лужи. А вдруг ударило теплынью, да так, что с непривычки дышать горячо было, воздух будто затвердел. В этот денек последний консерватор сбросил пальтишко и плащик, на улицах запестрело, заразноцветило, намекая на близкое лето. Откуда он шел тогда? Из клуба, кажется? Да, в ДК "Компрессор" давали новый фильм, не шедший еще по широкому экрану. Сергей и не помнил названия картины, помнил - дрянь, ушел с полсеанса и решил пару остановок прогуляться пешочком. Хоть и дымят в нос грузовики, гоняющие порожняком туда-обратно, хоть и коптят трубы, одна другой толще и выше, а все ж таки ноги размять не помешает. Сергей любил ходить по мосту - от "Компрессора" к "Факелу", народу на нем много никогда не бывало, так, бредут себе двое-трое пешеходов, никакой тебе толчеи. А можно остановиться и полюбоваться с высоты, как вязнут упругие солнечные лучи в тягучем, разрежающемся кверху серо-желтом мареве. Марево только над землей, вдалеке, там, где шоссе уходит к заводам. Вблизи его не видно. Да и повыше голову задерешь - небеса постепенно светлеют, очищаются - нету смога в столице! Вот так, сказано нет, значит, нет. Разве ж это смог? Куда там, дым самый обыкновенный, российский, дым да копоть. А смога нет! Сергей медленно брел по мосту, глазея по сторонам. И весело ему было, и просторно после клуба, темноты, путанных зелено-серых сцен фильма. Впереди маячил желтоватый полу небоскреб, внизу которого располагался кинотеатр "Факел", старенький, на два уютных небольших зальчика. По правую руку бледной зеленью проглядывался калининский скверик, пустынный днем - две парочки, три мамаши с колясками да с полдесятка пенсионерок, укутанных еще по-зимнему.