Песенка, которую пел зомби

Представитель корпорации кивнул.

- Великолепно. Можно пока оставить его одного. Я положу его на ложе, - он тронул выключатель.

Ряды огней стали гаснуть один за другим. Остались лишь редкие огоньки ночников - для электрика и представителя корпорации, для их завершающих действий с зомби. Музыкальный Центр затих.

В недрах самоподдерживающейся системы засуетились, тихонько гудя, пылесосы и прочие машины, предназначенные для уборки.

Тогда на четвертом балконе задвигалась тень. Рода спустилась по лестнице вниз, появилась в центральном проходе партера, миновала Подкову, обогнула оркестровую яму и поднялась на сцену. Она приблизилась к пульту и остановила руки в дюйме над клавишами. Закрыв глаза, задержав дыхание. Я начну свое выступление с Девятой Сонаты Тимиджиана для ультрацимбало соло. Легкие аплодисменты, набирающие силу и переходящие в настоящий ураган. Небольшая пауза. Пальцы опускаются. И мир оживает с ее музыкой. Огонь и слезы, радость, свет. Все оцепенели. Какое чудо. Как замечательно она играет. Глядя в темноту, слыша вместо звона в ушах грохочущее эхо зала. Спасибо. Большое спасибо. Глаза защипало. Рода поднялась. Поток ее фантазии иссяк.

Она осторожно прошла за кулисы и остановилась в дверях уборной, глядя на труп Нильса Бека, лежащий на обеспечивающем его сохранность ложе. Глаза закрыты, грудь недвижима, руки расслабленно лежат по бокам. Ей было видно чуть заметное вздутие в правом кармане, где лежали тщательно сложенные тончайшие перчатки.

Она подошла вплотную к великому музыканту, заглянула ему в лицо и коснулась его подбородка. У него никогда не росла борода. Кожа была прохладной и бархатистой, какого-то странного строения, более подходящего для женщины. Странно, но в этом безмолвии ей на память вдруг пришла причудливо колеблющаяся мелодия Лайбестода, этого величайшего из ушедших, и ее охватила не столько щемящая грусть, которую всегда навевал на нее этот пассаж, сколько ярость. Она была полна разочарования, потрясена предательством, охвачена неистовой яростью. Ей захотелось впиться ногтями в эту мягкую, словно пудинг, кожу. Отколошматить его. Оглушить криками. Искалечить. За обман. За обманы, за множество обманов, за нескончаемый поток лживых нот, за ложь жизни после смерти.

Ее дрожащая рука нависла над пультом ложа. Где тут выключатель?

И... она включила Бека.

***

Он снова вернулся в жизнь. Глаза закрыты. Путешествие сквозь Вселенную алюминиевого цвета. Опять. Опять, Он подумал, что стоит немного полежать с закрытыми глазами, собраться перед выходом на сцену. Выступления давались ему все труднее и труднее. В последний раз вообще было черт знает что. В Лос-Анжелесе, в огромном здании - балкон на балконе, тысячи белых лиц и великолепное ультрацимбало. Он открыл концерт Девяткой Тими. Ужасно. Отвратительное исполнение. Ни одной неверной ноты, стремительный темп и - все равно отвратительно. Сегодня вечером все повторится снова. Он, волоча ноги, выйдет на сцену, разгладит перчатки и пойдет по заведенному кругу, воссоздавая величие Нильса Бека.

Его зрители, его восторженные поклонники. Как он ненавидел их! Как он мечтал встать к ним лицом и проклясть их за то, что они с ним сделали. Шнабель отдыхает. Хорович отдыхает. Ноахим отдыхает. И только Беку нет отдыха. Ему не разрешается уйти. Конечно, он должен был воспротивиться. Но он никогда не был настолько сильным. Он имел силу на лишенные любви и радости годы жизни со своей музыкой, да. Потому что на остальное просто не оставалось времени. Чтобы сделать то, что сделал он, тоже нужна была сила. Начать оттуда, откуда он начал, научиться тому, чему нужно было научиться, защищать свое умение, раз оно его. Да. Но иметь дело с людьми, что-то высказывать, отстаивать себя... Словом, иметь мужество... нет этого в нем очень мало. Он потерял Доротею, согласился с планами Уизмера, родил этих капризных Лизбет и Нейла, и Коша... да, кстати, Кош, жив ли он сейчас?.. капризных настолько, что они вконец замучили его. Поэтому он порвал с ними и заплатил цену, которую они назначили, и никогда не пытался настоять на своем... умел ли он вообще настаивать... и под конец даже Шарон начала презирать его.

Поэтому разве мог он выйти на сцену, встать там, залитый светом, и сказать им, кто они есть? Тени. Эгоистические тени. Мертвое, как и он, только на свой манер. Пустые. Напрочь лишенные чувства.

Если бы он только мог! Если бы ему хотя бы раз удалось перехитрить представителя корпорации, он бы заставил себя прокричать...

Боль. Резкая боль в правой щеке. Его голова откинулась назад; тоненькие трубочки, проходящие через шею, завибрировали. В голове зазвенело эхо удара живого по живому. Бек недоуменно открыл глаза. Девушка рядом с ним. Цвет алюминия - ее глаза. Юное лицо. Злое. Губы плотно сжаты. Ноздри раздуваются. Почему она сердита? Она замахнулась, чтобы влепить ему вторую пощечину. Он выбросил вперед руки со скрещенными ладонями, защищая глаза. Вторая пощечина оказалась тяжелее первой. Не разбилось ли в его реконструированном теле что-нибудь хрупкое?

Ее лицо! Она ненавидит его.

Она ударила его в третий раз. Бек уставился на нее сквозь скрещенные пальцы, озадаченный неистовым выражением ее глаз. Он почувствовал нахлынувшую боль, почувствовал ярость, ощутил удивительное чувство жизни - все это в одно мгновение. Потом ему вспомнилось слишком многое, и он схватил ее руки.

Он заметил, стиснув ее запястья, что его сила была для нее неожиданностью. За пятнадцать лет он жил всего лишь семьсот четыре дня. Однако все его мускулы были в полном порядке.

Девушка поморщилась. Он отпустил ее и оттолкнул от себя. Она принялась растирать запястья, глядя на него - молча и угрюмо.

- Если я вам не нравлюсь, - спросил он, - зачем же вы меня включили?

- Чтобы сказать вам, что я знаю, что вы - обманщик. Те, другие, которые аплодируют, низкопоклонничают и превозносят вас, они не знают, им даже в голову не приходит, а я знаю. Как вы можете? Как вы можете устраивать такой отвратительный спектакль? - она была по-настоящему потрясена. - Я слышала вас, когда была еще ребенком. Вы перевернули мою жизнь, - сказала она. - Я никогда этого не забуду. Но я услышала вас сейчас. Голая схема и никакого движения души. Словно за пультом сидела машина. Механическое пианино. Вы знаете, что такое механическое пианино, Бек? Так вот, это вы.

Он пожал плечами, прошел мимо нее, опустился на стул и взглянул в зеркало. Он выглядел старым и уставшим. Никогда не меняющееся лицо сейчас изменилось. В глазах была пустота. В них не было сияния, не было глубины. Пустое небо.

- Кто вы? - тихо спросил он. - Как вы здесь оказались?

- Давайте, заявляйте на меня. Пусть меня арестуют, меня это не беспокоит. Кто-то же должен сказать. Вы ведете себя постыдно! Притворяетесь, что делаете музыку... разве вы не видите, как это страшно! Исполнитель - это всегда интерпретатор, а не просто машина для извлечения звуков. Не мне это вам говорить. Интерпретатор. Артист. Где сейчас ваше искусство? Неужели можно всегда слепо следовать партитуре? Разве вы растете от выступления к выступлению?

Вдруг он почувствовал, что она ему очень нравится. Несмотря на ее прямолинейность, несмотря на то, что она надавала ему пощечин.

- Вы тоже играете?

Она пропустила его слова мимо ушей.

- На чем? - и тут же улыбнулся. - Конечно же, на ультрацимбало. И, верно, играете хорошо.

- Лучше, чем вы. Светлее, чище, глубже. Ох, господи, что я натворила! Я, наверно, _отвратительна_ вам.

- Как я могу расти? - мягко спросил он. - Разве мертвецы растут?

В ответ она разразилась громкими тирадами, словно совершенно не слышала его. Она снова и снова повторяла, как он презренен, что его величие - отвратительнейший подлог. Вдруг она остановилась на середине фразы. Заморгала, покраснела и прижала пальцы к губам.

- Ох, - пристыжено прошептала она, и по щекам ее потекли слезы. О, господи!

Она умолкла.

Это длилось довольно долго. Ее взгляд останавливался то на стенах, то на зеркале, то на руках или на туфлях. Бек в упор рассматривал незнакомку. Наконец, она произнесла: