Совсем рядом

В сорок шестом году мать ездила в Крым и с помощью знакомых выкопала из земли наши вещи. Можете себе представить, с каким жадным нетерпением я ожидал ее возвращения. Я помню, как дрожали мои руки, когда я вынимал из свертков книги отца. Но того, что я ждал, что было так необходимо мне, не оказалось. У меня сразу явилось естественное подозрение, что по крайней мере один сверток остался в земле, мать не знала точно, сколько их было. Составив список наличных книг и напрягши память, я убедился, что подозрение основательно, нескольких книг, о которых я помнил, не хватало. Надо было вторично ехать в Крым. Мне не скоро удалось это сделать. Прошло лет пять. За это время я окончил институт и женился. Со временем, воспоминания о пережитом как-то тускнели, блекли и иногда казались мне сном, хотя я никогда не забывал ни единой подробности пережитого.

В пятьдесят втором году мы с женой были в Крыму и я съездил в Коктебель. Место, где мы с отцом закапывали вещи, оказалось на территории разросшегося парка Дома творчества писателей. Администрация Дома не позволила мне производить раскопки, резонно доказывая, что за одиннадцать лет все давно сгнило. Рассказать им все я не решился, все равно никто мне бы не поверил. Да я и сам сомневался в возможности найти сверток. Так я и уехал ни с чем. Как-то в Ленинграде я рассказал мою историю одному археологу, с которым был немного знаком. Его реакция была почти такой же, как и моих родителей, одиннадцать лет назад. Искать другого ученого? У меня пропало такое желание, я упал духом и махнул на все рукой. Этому способствовали семейные несчастья: смерть матери, а затем и жены.

Я почти перестал вспоминать о случившемся. Но в этом году моя память словно пробудилась от спячки, я вспомнил, что близится день, после которого мое доказательство перестанет быть таковым, потеряет всю свою неповторимую ценность. И тут я встретился с вами, с человеком, который имеет какую-то возможность помочь мне. И я решил сделать последнюю попытку. Вот, собственно, и все!»

Даже прослушанный второй раз, его рассказ произвел на меня неизгладимее впечатление.

— Вы точно помните место, где зарывали книги?

— Совершенно точно!

— Где оно находится?

— Почти у самой ограды парка. Эту часть называют «ленинградской». Там много выросших за последние годы кустов. Было бы хуже, если там выстроили бы дом.

— Почему в последние годы? Ведь, насколько я понял, вы были там лет семнадцать назад.

— Нет, я ездил в Крым еще раз три года назад. Был в командировке в Феодосии. И не мог удержаться, чтобы не съездить в Коктебель на такси.

— Выходит, что ваша память «проснулась» не в этом году, а значительно раньше,—пошутил я.

— Я не думал о свертке. Просто хотел посмотреть на места, где прошла моя юность. Посмотреть в последний раз.

— Зачем такой пессимизм? Вы еще не стары.

— Мне сорок пять лет, но у меня неизлечимая болезнь печени.

Он сказал это будничным тоном, видимо давно примирившись со своим положением.

В Планерском он поселился у знакомых, очень близко от Дома творчества, и в тот же день показал мне место. Оно находилось в промежутке между каменным фундаментом ограды парка и грядой кустов. И если раньше у меня были серьезные основания считать всю затею неосуществимой, то теперь я уверился в успехе, если… рассказ правдив. А в этом я сомневался, несмотря на то, что только сумасшедший мог предпринять поездку в Крым, зная, что ничего там нет. Более того, я понял, что он мог бы сделать все сам, без моего участия, настолько скрытым и удаленным от ближайшего строения было это место. Даже днем можно было выбрать время и вырыть яму, не привлекая ничьего внимания.

Я сказал ему это.

— По-моему,—сказал он,—вы не правы. Рыть землю на чужой территории, без позволения хозяина, граничит с преступлением. А вы, в известной степени, хозяин. Этот парк принадлежит вашему союзу.

Меня рассмешило это соображение.

— Если нас застанут за работой,—сказал я,—неприятностей не оберешься, как вам, так и мне—«хозяину». Подумайте, сколько ям придется нам вырыть.

— Очень мало,—ответил он неожиданно для меня. — Ямы рыл я сам. Мы торопились, и они не глубже одного метра. Здесь, под слоем земли, сплошной песок. Хорошо помню, что, копая, я не встретил ни одного камня. В моем багаже есть щуп. Рыть будем только тогда, когда нащупаем сверток. Это я сделаю сегодня ночью.

— Один, без «хозяина»?

— У меня есть его разрешение,—пошутил он. — Уверен, что придется рыть только одну яму.

— Хорошо бы так!

— Я сделаю это перед рассветом,—сказал он. — Все спят, а сторож находится у ворот, далеко отсюда.

— И тоже спит…

Этой ночью я несколько раз вставал и выходил в парк. Маршрут моих прогулок был один и тот же. Я не встретил ни одного человека, в том числе и… Ивана Степановича.

Утром, когда мы встретились, его лицо сияло.

— Найдено! — сказал он.—Как раз там, где я и ожидал. Дело в том, что я рыл ямы близко друг от друга, и только одну, последнюю, пришлось вырыть метрах в трех от остальных, из-за корней дерева. Эти корни есть и сейчас, только самого дерева нет. Теперь мне понятно, почему моя мать не нашла этого свертка. Он там, на месте!

— Поздравляю вас! — сказал я.

Как ни странно, но я не почувствовал никакого волнения при известии, что сверток найден. В тот момент я не сознавал всего значения этого факта.

— И знаете что,—сказал он,—предоставьте мне одному все остальное. Я убедился, что это совсем просто.

— Ну уж нет!—ответил я.—Достаточно того, что вы один работали со щупом. Раз уж вы привлекли меня, до конца доведем вместе.

— Пусть будет так! Кстати, надо быть очень осторожными. Раза три сторож подходил так близко, что мне приходилось поспешно прятаться.

— Скорее всего это был не сторож, а я.

— Вы? Зачем?

— Вот именно—зачем? Сам не знаю. А вы хотите отстранить меня от участия в последнем акте «трагедии».

— Приходите к ограде ровно в три часа,—сказал он. — Лопату я принесу. И не нервничайте. Все будет хорошо.

Все произошло, действительно, очень хорошо. Правда, было темнее, чем хотелось бы, но при свете отдаленного уличного фонаря мы могли работать не на ощупь. Сменяя друг друга, за полчаса мы вырыли довольно объемистый пакет, завернутый в клеенку и перевязанный веревкой, которая тут же буквально расползлась на части. Но сама клеенка хорошо сохранилась, хотя и пробыла в яме более четверти века.

Благословенна крымская земля!

Сверток мы отнесли в дом, где остановился Иван Степанович, в его комнату, и конечно, оба оказались не в состоянии дожидаться утра или хотя бы рассвета.

Иван Степанович тщательно завесил окно и зажег лампу. Сверток лежал на столе, весь облепленный песком, плотно прилипшим к клеенке.

Я смотрел на него не отрываясь. Как-то сразу я полностью уверился в правдивости рассказа, и меня охватило сильнейшее волнение. Ведь через несколько минут я увижу то, чего не видел никто и никогда!

Иван Степанович, наоборот, был совершенно спокоен, или казался спокойным. Он твердой рукой, с видимым трудом, оторвал края обертки друг от друга и развернул сверток.

Там были книги, каждая завернута в газету, слегка пожелтевшую от времени. Иван Степанович неторопливо стал вынимать одну за другой и откладывать в сторону. Но вот он замер… Его рука так задрожала, что он едва не уронил книгу.

Как я уже говорил, все газеты слегка пожелтели. Но та, в которую была завернута эта книга, была настолько стара, что выглядела бледно-коричневой.

Иван Степанович осторожно развернул ее и положил передо мной, не произнося ни слова.

Я знал, что должен увидеть…

Это была «Московская правда», газета, которую я привык прочитывать каждый день, только очень старая на вид. Я невольно взглянул на дату.

«Четверг. 3 июля 1969 года».

А у нас только-только начинал заниматься день субботы—28 июня 1969 года.