Ракета Петушкова

Но это было настоящее вдохновение!

В день отлета мы работали как хорватские ослы. Мы оттащили ракету на плоскость, метров на двадцать от обрыва, мы скатили с площадки все камни, чтобы не зацепить колесами или «мандолиной» при взлете, мы десятки раз поверяли: все ли на месте, есть ли в мешках вино и вода, привязали трубки и табак к выключателям, чтобы они не мотались по всей кабине, когда ракета уйдет из земного притяжения — и уже к одиннадцати часам вечера, когда поднялся на гору Фредерико Главич, стояли одетыми в отвратительные мешки с липкой жидкостью, похожие скорее на водолазов, чем на летчиков, своими скуластыми металлическими шлемами и огромными рыбьими очками.

— Друзья, — вдруг сказал Главич, — я готов считать пропавшими пять миллионов динаров… Оставим нашу глупую затею…

Но эту его фразу слышал только я. Петушков пробовал мотор, и он гудел недовольным жужжаньем потревоженной птицы.

Без четверти двенадцать Петушков размашисто перекрестился и бросился в кабину. Все же и тут он оказался первым, и ракета по справедливости названа мною его именем. Кравченко с торжественностью, показавшейся мне несколько смешной, приложил руки к алюминиевой своей груди и стал медленно подниматься по ступенькам.

Кравченко великолепным жестом капитана указал Главичу.

Но тот сел в траву и. закрыв лицо обеими руками, заплакал. Будто понял что-то этот изживший жизнь человек и жалел.

Тогда Кравченко сделал рукою знак мне. Я должен был запустить винт мотора и на ходу вскочить на ступеньки. Вот где могла еще раз пригодиться моя отважность!

Ну, что ж! Я — подлец! Я самый последний негодяй и трус, имя которого никогда не станет известно потомкам. Я подошел к винту и взялся за него неверной, задрожавшей рукой.

— Выключено! — с решимостью отчаяния заревел Петушков. Его голова в шлеме словно бомба торчала в открытый еще люк кабины.

— Конта-акт? — запросил я, все еще надеясь.

И коротко, словно выстрелив, Петушков крикнул:

— Есть контакт!

Со стоном я дернул винт. Ракета вздрогнула, будто проснувшаяся птица, и вдруг медленно поплыла вперед — к чорному обрыву моря, клокотавшего, как надгробное рыдание, у подножия св. Ильи.

А я… Я повалился на землю и остался…

И еще слышал я высоко над головою — проклинавший рев винта, вдруг рванувшийся из ночи, словно огромная апокалипсическая птица прореяла над островом, и так же вдруг пропавший в тугой, слегка пахнущей созревающими апельсинами, адриатической тьме…

Может быть, обломки аэроплана-ракеты, на кузове которого не по праву написано огромными буквами из остатков посольской платины: «Междупланетная ракета Фредерико Главича», где-нибудь: на земле?!