Рукопись, найденная в муравейнике

Являясь сами Животными, активными, хищниками, мы ищем (достаточно естественно) активное, хищное, коммуникативное Искусство, и когда находим, то мы его узнаем. Развитие данной способности к узнаванию и мастерство оценки является нашим недавним и великолепным достижением.

Однако, я хочу сказать, что несмотря на все огромные успехи, сделанные теролингвистикой за последние десятилетия, мы находимся лишь в начале нашего века открытий. Мы не должны становиться рабами наших собственных аксиом. Мы еще не подняли наших глаз к обширным горизонтам перед нами. Мы еще не посмотрели в лицо почти устрашающему вызову со стороны Растений.

Если не-коммуникативное, вегетативное Искусство существует, мы должны заново продумать все основные элементы нашей науки и научиться новой технике исследований.

Ибо просто невозможно перенести критическое и техническое мастерство, приложимое к изучению мистерий убийств, совершаемых Лаской, к эротике Лягушек, или к сагам туннелей Дождевых Червей, на искусство Красного Дерева или Кабачка-Цуккини.

Это убедительно доказано неудачей - благородной неудачей - усилий доктора Сриваса в Калькутте, применившего замедленную фотосъемку для создания лексикона Подсолнечника. Его попытка была отважной, но обреченной на неудачу. Ибо его подход был кинетическим - метод, приложимый к коммуникативному искусству Черепахи, Устрицы, или Улитки. Он увидел в качестве проблемы, которую следует решить лишь и только лишь исключительную медленность кинезиса Растений.

Однако проблема гораздо величественнее. Искусство, которое он искал, если оно существует, является некоммуникативным Искусством и, вероятно, не кинетическим. Возможно, что время, существенный элемент, матрица и мера всех известных Искусств Животных, вообще не входит в Искусство Растений. Растения могут пользоваться метром вечности. Мы не знаем, так ли это.

Мы не знаем. Все, что мы можем предположить, что предполагаемое Искусство Растений совершенно отлично от Искусства Животных. Что это такое, мы сказать не можем, мы еще не открыли его. Однако с некоторой определенностью я предсказываю, что оно существует, и что когда его найдут, оно не окажется не акцией, но реакцией, не коммуникацией, но восприятием. Оно будет в точности противоположно Искусству, которое мы знаем и узнаем. Оно будет первым пассивным Искусством, ставшим известным нам.

Сможем ли мы в самом деле его узнать? Сможем ли мы когда-либо понять его?

Понимание будет чрезвычайно трудно. Это ясно. Но мы не должны отчаиваться. Вспомните, что не далее как в середине двадцатого века большинство ученых и многие артисты не верили даже тому, что язык Дельфинов вообще может быть понятен человеческому мозгу - или стоит его понимания! Пройдет век и возможно мы сами окажемся равным образом осмеянными. "Вы поверите", скажет фитолингвист критику-эстету, "они не могли прочесть даже язык Ромашки". И они улыбнутся нашему невежеству, поднимая рюкзаки и направляясь читать недавно расшифрованную лирику Мхов на северном склоне Пайк-пика.

И с ними, или за ними, возможно, придет еще более смелый искатель приключений - первый геолингвист, который, не обращая внимания на деликатную, преходящую лирику Мхов, станет читать под нею еще менее коммуникативную, еще более пассивную, полностью вневременную, холодную, вулканическую поэзию Скал: каждая из которых говорит всего по одному слову как угодно долго, посредством самой Земли, в безмерном одиночестве для безмерного сообщества, для Пространства.