Будь мудрым, человек!

Машина выехала на исправную часть дороги и набрала скорость, мимо промелькнули и исчезли встревоженные лица женщин. Вот еще символы моих странных сновидений. Что-то похожее я однако уже читала в книгах. Что же должна символизировать в моем подсознании эта группа амазонок, вооруженных вместо луков и стрел лопатами чернорабочих? Несбывшиеся надежды, неосознанные стремления? Подавленное желание властвовать, повелевать? Я так и не успела ответить себе на этот вопрос, ибо машина, миновав последние городские кварталы, выехала на дорогу, идущую через поля.

Цветущие клумбы в городских палисадниках напоминали о том, что на дворе весна. Передо мной простирались тучные пастбища, тщательно возделанные нивы, сверкающие яркой зеленью ранних всходов, зеленоватое марево цветущих кустарников вдоль дороги, аккуратные изумрудные рощицы. Солнце ласкало своими лучами этот четко очерченный пейзаж, и лишь кое-где пасущиеся стада вносили некоторое разнообразие в эту идиллическую картину. Даже редкие фермы казались искусно вписанными в этот четко спланированный однообразный пейзаж. Темные квадраты построек, монотонное повторение огорода с одной стороны, сада — с другой, двора — с третьей делали пейзаж игрушечным, похожим на полотна бабушки Мозес [1], или даже еще более нарочито приглаженным. Мой глаз нигде не встретил свободно разбросанных коттеджей, случайных сарайчиков и пристроек. Что означает эта неестественная аккуратность? Видимо, я совсем плохо знаю себя. Значит, подсознательно я всегда предпочитала простоту и надежность? Однако же…

Открытый грузовик, ехавший впереди нас, свернул с шоссе на проселочную дорогу, обсаженную красиво подстриженным кустарником и ведущую к игрушечным фермам вдали. В кузове грузовика были молодые женщины. В руках у каждой какой-нибудь сельскохозяйственный инструмент. Одна из них, оглянувшись и заметив нас, тут же обратила внимание остальных. Опять амазонки! Они приветствовали нас уже знакомым жестом — весело помахали руками. Теперь я тоже поспешила махнуть в ответ.

Недоумевая, я спрашивала себя: почему амазонки? Если это стремление повелевать, при чем здесь идиллический пейзаж, символ подсознательной жажды покоя? Казалось, это совершенно несовместимые вещи.

Машина неторопливо катила по шоссе, миль двадцать в час, не более. По моим подсчетам, мы ехали уже добрых сорок пять минут. Казалось, путешествие не сулит уже ничего неожиданного. Поля, медленно разворачиваясь, уходили к голубым холмам на горизонте. Аккуратные фермы возникали перед взором через равные промежутки времени, словно дорожные столбы. Изредка я видела фигурки людей, работающих на полях, у ферм или же на тракторе в поле, но они были так далеко, что я не могла их как следует разглядеть.

Но вскоре пейзаж изменился. Впереди, слева от шоссе, под прямым углом к нему я увидела дорогу, густо обсаженную деревьями. Вначале мне показалось, что деревья высажены на равном расстоянии друг от друга, кроны их аккуратно подстрижены. Они скорее напоминали живую изгородь. Свернув на эту дорогу, мы проехали еще полмили, затем, замедлив ход и еще раз свернув, остановились перед высокими воротами. Наша машина дважды просигналила.

Решетка ворот железная, витая и окрашена в розовый цвет, над ней высокая розовая арка в лепных украшениях. Почему такое пристрастие к розовому? — подумала я. Мне это всегда казалось признаком дурного вкуса. Цвет румяных щек, свежей кожи, символ подавленных желаний, неудовлетворенных страстей? Едва ли. Любой другой, но только не кремово-розовый. Скорее алый… Не представляю себе человека, чьи страсти розового цвета…

Пока мы ждали, когда кто-нибудь выйдет и откроет ворота, смутное чувство тревоги вдруг охватило меня. Я рассматривала одноэтажное строение, примыкавшее к левому крылу арки, тоже окрашенное в розовый цвет, правда, оконные рамы были голубые, а на окнах — знакомые белые тюлевые занавески. Наконец дверь сторожки отворилась, и к нам вышла женщина средних лет в темном брючном костюме и белой блузке. В ее коротко остриженных волосах сверкнули серебряные нити седины. Она приветствовала меня знакомым жестом, только более сдержанно и официально, чем амазонки на дороге, и направилась открывать ворота. Лишь тогда я поняла, как она мала ростом. Вот почему мне стало не по себе от этого домика у ворот — он так же мал, как и его хозяйка!..

Пока мы проезжали, я неотрывно смотрела то на нее, то на сторожку. Что все это значит? Мифология богата сказками о гномах, вполне возможно, что они и одолевают кого-то во сне и эти сны что-то означают, но я не могла вспомнить, что именно. Неудовлетворенное чувство материнства, чадолюбие, инстинкт продолжения рода? Не слишком ли примитивно я все толкую? Я прогнала эту мысль — подумаю над этим потом, а сейчас надо смотреть и запоминать.

Мы не спеша ехали по аллее среди зелени парка, в который однако уже вторглись городские кварталы. Широкие лужайки, покрытые нетронутой травой, кое-где клумбы, рощицы серебристых берез и одинаковые старые ветвистые деревья, а среди них — розовые трехэтажные дома, разбросанные свободно, без какой-либо планировки.

Две амазонки в выцветших от солнца ржаво-красных комбинезонах высаживали цветы на клумбе аллеи, по которой мы ехали. Нам даже пришлось остановиться, чтобы дать им возможность перевезти через дорогу тачку, полную тюльпанов. Амазонки приветствовали меня привычным жестом и доброжелательной улыбкой.

А через мгновение мне показалось, что зрение мне изменило, ибо пейзаж повторился, только дома были белые и уменьшились в размерах… Я даже заморгала, не веря своим глазам, но, увы, это было так… А чуть дальше чудовищно толстая женщина, завернутая в розовую накидку, тяжело и грузно ступая, пересекала лужайку. Ее сопровождали три крохотные, одетые в белое фигур-кн, похожие на детей или, скорее, на оживших кукол. Сцена невольно напоминала океанский лайнер, входящий в гавань в окружении суетливых катеров. Мне стало не по себе, внутри словно все обмякло. Все эти символы плодородия и чадолюбия, право, не моя стихия…

На развилке машина свернула вправо, и мы наконец остановились у розового дома с высоким крыльцом, к которому вела лестница. Дом, казалось, был самым обычным, если бы не лестница, разделенная посредине перилами: левая ее половина имела обычные ступени, а у правой — ступени были немного мельче, и их соответственно было больше.

Водитель трижды нажал кнопку сигнала, извещая о нашем прибытии. Через несколько секунд не менее десятка маленьких созданий в белом быстро сбежали по мелким ступеням правой половины лестницы. Хлопнула дверца кабины, и женщина-водитель вышла им навстречу. Теперь я увидела, что она такая же малютка, как и они, только одета иначе — в розовую униформу под цвет своего автомобиля.

Они обменялись какими-то словами, прежде чем открыли дверь салона машины и принялись за меня.

— Милости просим, мамаша! Милости просим, — приветствовал меня кто-то из них бодрым голосом.

Мои носилки заскользили по брусьям, и общими усилиями я была быстро извлечена из машины. Одна из малюток, у которой на левом кармане красовался розовый крест Св. Андрея, наклонилась надо мной и заботливо спросила:

— Вы можете сами подняться и идти, мамаша?

Не было сомнения, что вопрос адресован мне.

— Идти? — переспросила я. — Разумеется, могу. — Я поднялась и села, поддерживаемая по крайней мере четырьмя парами рук.

Какая самонадеянность с моей стороны! Я это сразу же поняла, лишь только опустила ноги наземь. Даже при самой усердной помощи моих малюток на это потребовалось немало усилий. Я пыхтела и отдувалась, как паровоз, и с отвращением смотрела на то, что так безобразно колыхалось под розовым балахоном, прикрывавшим то, что было моим телом. Сознание того, что может значить эта огромная масса в системе моей символики, не сулила мне ничего хорошего. Я сделала шаг. «Идти» — было совсем неподходящим словом для тех движений, которые я пыталась делать. Со стороны это должно было выглядеть, как неудачные попытки сдвинуться с места с помощью судорожных рывков. Мои помощницы, доходившие мне до локтя, кудахтали и суетились вокруг меня, как растревоженные наседки на птичьем дворе. Но решив идти, я не отступала от своего намерения и с трудом, нелепыми волнообразными поступательными движениями пересекла наконец полоску гравия перед крыльцом, а затем с самым решительным видом стала взбираться по широким ступеням левой половины лестницы.