Обвал

С приходом глухой осени Стас начал ездить в город едва не каждый день, да и не по одному разу, сколько позволял свет. Возил в основном дрова. Мужики рубили лес едва не на самой границе, поближе к городу, не считаясь с прошлыми правилами. Двуручными пилами разделывали стволы на кряжи и так грузили на телегу Стасу. Пилить на поленья и колоть приходилось покупателям, здесь, из-за недостатка рабочих рук этим никто не занимался. И без того всё приходилось делать, как в дедовские времена, а чтобы свалить строевую сосну топором или лучковой пилой нужна и сила, и особая сноровка.

Домой Стас возвращался почти пустым; город уже не мог предоставить достаточно товара, а то, что делалось, стоило немало и особым объёмом не отличалось.

В тот раз, по предварительной договорённости с мастерами Механического завода Стас получил здоровенный капкан, слепленный изо всяких остатков, который предполагалось использовать в ловле кабанов. Дикие свиньи в лесах расплодились сверх всякой меры, патронов у охотников не осталось, а новые, если и появлялись, стоили страшно дорого.

Завершив сделку, Стас поехал по рядам у железнодорожного переезда. На всякий случай у него была на обмен маленькая баночка мёда и шматок вяленой свинины. Никогда не знаешь, что могут вынести на продажу городские, и надо иметь возможность приобрести неожиданный товар.

Юлю Стас заметил издали. То есть, он не знал, что это Юля, он вообще, видел её первый раз в жизни. Просто молодая женщина стоит с протянутой рукой, словно милостыню просит, а рядом, ухватившись за материну юбку, топчется малыш лет двух или трёх, кто их сейчас различит, дистрофиков… И все же, хотя ещё и лица было толком не рассмотреть, вдруг перехватило дыхание, и сердце забилось с перебоями.

Случается такое, очень редко, может быть, раз в жизни, а у иных и вовсе никогда, но встречает человек девушку и словно задыхается от удивительной её красоты, и, ещё не зная о ней ничего, понимает, что это она, та, которую он искал всю жизнь. И мужчина идёт, забыв о делах, работе, о семье, если на несчастье успел её завести. А если нелепые обстоятельства не позволили подойти и заговорить, то волшебный миг уже не повторится, и, даже встретив её лицом к лицу, человек не узнает ту, которая могла составить его счастье.

Стас спрыгнул с телеги и двинулся сквозь толпу. За оставленные вещи он не беспокоился: никто не осмелится воровать у ходока, возмездие настигнет вора, как бы ловок он ни был, и будет всегда одинаковым: смерть немедленная и безобразная.

Юля не была нищенкой. Она пыталась торговать. На раскрытой ладони лежала пара серёжек с голубоватыми топазиками. За такие сейчас можно выменять разве что варёную свёклу.

– Меня зовут Стас.

Юля не ответила, но вскинула глаза, и Стас увидел где-то за пределами взгляда мерцающие огоньки. Не голубоватые, какие были у ребят, которых он привозил домой, и не с малахитовой прозеленью, что он видел у Раисы Степановны и подозревал у себя. Огоньки были почти бесцветны, лишь с лёгкой дымкой, какая отличает чистый раухтопаз.

Сердце трепетало в районе горла. Стас, испугавшись, что чудесное наваждение исчезнет, поспешно сказал:

– Я ходок из ближних деревень. Поедешь со мной? У нас всяко лучше, чем здесь. Парня твоего прокормишь. Это у тебя сын?

– Сын.

– Ну, так поехали.

– У меня муж в Петербурге.

– Где тот Петербург? – воскликнул Стас, стараясь не думать, что у него тоже в Петербурге жена, которой он не видел уже два года, и вестей оттуда никаких не имел.

– И потом у меня здесь подруга, тоже с ребёнком, мы весь последний год вместе выживаем… – как ни странно, именно эти слова решили ход разговора. Худая женщина – а толстых здесь и не было – с блёклым, незапоминающимся лицом, вдруг произнесла:

– Юленька, ты поезжай. Не сама, так хоть Лёника спасёшь. Всё равно, мы здесь не выживаем, а вымираем.

Так Стас узнал, как зовут женщину с дымным огнём в глазах.

– А нас обеих? – неуверенно произнесла Юля.

– Не могу, с трудом выдавил Стас привычные слова. – Я ведь вижу, кого можно довезти, а кто умрёт по дороге. За весь прошлый год я троих перевёз, ты четвёртая.

Юля была в смятении. Она подхватила на руки сына, потом повернулась к подруге, протянула серёжки.

– На, Тамара, тебе нужнее.

Стас вытащил из-под рогожи свёрток с солониной и майонезную баночку мёда.

– Держи. Тут мясо и мёд. Вздумает кто отнять, скажи, что это мой подарок, живо отвяжется.

Со времён приснопамятного нападения прошло не так много времени, но теперь ходоку приписывались такие удивительные свойства, каких у него сроду не бывало.

Тамара скорбно кивнула, принимая выкуп за подругу.

– Письмо напиши, где я…

– Напишу.

Повернувшись к Юлии, Стас подхватил её двумя руками и усадил на передок телеги. Весу в женщине, вместе с сыном и одёжками, было всего ничего.

По толпе пошёл тихий стон, полный зависти и ужаса.

– Сожрут её там, – произнёс чей-то голос. – Или в рабство определят.

– Смотри, как бы тебя не сожрали.

– Меня не сожрут, я невкусный.

Стас тронул лошадь, поехал сквозь раздавшуюся толпу. Возле одной из барахольщиц остановился, приценился к выставленной на продажу женской шубке. Какой зверь поплатился шкурой ради этого изделия, Стас не мог сказать, но шубка была пушистой и даже на взгляд тёплой.

– Мешок картошки дам.

Торговка судорожно кивнула. Цена превосходила самые смелые ожидания.

– Только у меня с собой нет, а шуба сейчас нужна. Картошку послезавтра привезу, ты же меня знаешь.

Видно было, что тётке очень не хочется так просто расставаться с товаром, но и перечить она не смела. Поторгуешься, да и останешься ни с чем.

– Дровишек бы ещё… – наконец выдавила она.

Стас усмехнулся.

– Чёрт с тобой. Привезу малость.

Дальше они ехали, не останавливаясь, да самой границы мёртвой зоны. Людей здесь уже не было, кому охота ходить, рискуя, что вляпаешься неведомо во что, и растечёшься грязной лужей.

Здесь Стас придержал Малыша, спрыгнул на землю, взял и встряхнул купленную шубу.

– Парню твоему сколько лет?

– Лёнечке? Три года на днях будет.

– Жаль. Значит, грудью уже не кормишь?

– Кормлю. Я бы и дальше кормила, только молока уже нет.

– Неважно. Всё равно, замечательно, раз кормишь. Значит, парень от тебя ещё не оторвался, вы с ним единое целое. Нам ведь его тоже надо живым довезти. Быстренько его раздевай и сама тоже раздевайся. Грудь ему дай, неважно, что молока нет, он всё равно вцепится. И ты его в себе прижимай как следует. А чтобы вам не замёрзнуть, я сверху шубу накину.

Юля поспешно принялась раздеваться. Стас отвернулся, чтобы не видеть. Видеть очень хотелось, но не так, не по производственной необходимости.

– Готово? – Стас бережно укутал мехом исхудалое, но бесконечно притягательное тело. – Тогда, поехали.

Мимо тянулись забурьяневшие полисаднички и дома с покосившимися от ветра спутниковыми тарелками, с выбитыми дверями, а порой и с проваленными крышами. Город без людей стремительно превращался в груду развалин.

Миновали место, где растеклась сумасшедшая, не останавливаясь двинулись дальше. Стас, что есть сил прижимался к пушистой шубе, правой рукой обхватив плечи Юлии.

«Ты не посмеешь тронуть ни её, ни ребёнка! – молча, обращался он к судьбе, провидению, к тому, что перевернуло жизнь на Земле и посмело тронуть всех и каждого. – Она мне нужна. Юля, Юлия, Юленька, – катал он на языке имя, которое час назад ничего ему не говорило и вдруг стало самым нужным.

Окончился вымерший частный сектор, проплыли распахнутые ворота автопредприятия, где несколько месяцев существовал крошечный городской аклавчик: десяток слесарей и шофёров, оказавшихся отрезанными от всего мира. Часть из них погибла, пытаясь прорваться в город на двух грузовых автомобилях, куда делись остальные, Стас не знал. Когда анклавчик опустел, Стас заезжал туда, чтобы вывезти остатки бензина, солидол, какие-то запчасти, которые могли пригодиться деревенским умельцам. Теперь мёртвая зона поглотила крошечный островок, где не осталось ничего дельного.