Хомо пробкиенс (СИ)

Карандашные расчёты всё равно будут принадлежать только ему. Заветные десять тысяч аккуратных цифр.

– Осторожно, двери закрываются, - сообщил динамик. - Следующая остановка - "Детский мир".

Чечевицын с сожалением закрыл тетрадь и, держа её в руке, принялся деликатно проталкиваться к выходу. Что произошло дальше, он не понял. Почему-то пол троллейбуса с визгом и скрежетом встал на дыбы, и совсем рядом с чечевицынским лицом оказались чужие коричневые ботинки. И было очень легко и спокойно, только пелена наползала на глаза, заслоняя окружающее, и неслышно ползли в этой пелене яркие чёрные цифры.

Чечевицын с радостным изумлением понял, что это оставшиеся до десяти тысяч цифры числа Пи, и улыбнулся им, как старым знакомым. Каждая из них, проплывая мимо, отпечатывалась в памяти, и он знал, что сможет просто записать их в крапчатую тетрадь, как только доберётся до карандаша.

А потом в одно мгновение его охватила паника. Коварное число Пи подсчитано, зафиксировано - цель достигнута. И что же теперь остаётся ему - Чечевицыну? Он осознал, что эти мгновения, заполненные цифрами - в переполненном троллейбусе, с карандашом в руке, за покоробившимися от ластика страницами - были самыми яркими, самыми счастливыми в его жизни. Но число Пи нельзя вычислить дважды...

Чечевицын заплакал от огромности потери.

Вереница цифр уплывала в бесконечность, следом затягивало в темноту и самого Чечевицына, вцепившегося в обложку крапчатой тетради. И кто-то страшно и безнадёжно кричал ему в самое ухо:

– Держись, мужик! Слышишь? Ты только держись!

Молоденький сержант в вымокшей форме заглянул в нутро скорой помощи.

– Что с ним?

Санитар пожал плечами:

– Черепно-мозговая. Неудачно грохнулся мужик.

Тело на носилках слабо заворочалось и забормотало.

– Всё про какие-то десять тысяч вспоминает.

– Деньги, что ли, потерять боится?

– Леший его знает, - устало бросил санитар.

Скорая, разбрызгивая лужи, рванула к расходящимся на горизонте тучам, оставляя позади нелепую аварию, троллейбус с разбитой фарой и клочья рассасывающейся пробки.

Хомо пробкиенс

Человек вваливается в троллейбус в последнюю секунду, продираясь в закрывающиеся двери. В человеке всего много: роста, разворота плеч, надутости мокрой куртки, голоса - он непрерывно кричит в телефон. Жестикулирует он так энергично, что две старухи вспугнутыми курицами упархивают на заднюю площадку.

– Андрей? Это Вараев. Нет, я на троллейбусе - сломался. Коробка передач, я ж два дня назад уже собирался... Извини, мамаша, - это женщине с немеряной сумкой. - Нет, я к обочине оттолкался и Лексеичу позвонил, они с эвакуатором заберут. Ну, не знаю, может, через полчаса. Ты Денисова видел? Он уехал? А Штырь? Ладно, я проверю.

Пальцы у человека тоже большие, так что удивительно, как ему удаётся нажимать на клавиши.

– Денисов? Это Вараев. Вы в Орехово? А почему в Черемушки, вы должны в Орехово сегодня, где арочный проём делать. А в Черемушки Штырёвская группа... Нет. Нет... Иди лесом, удобно ему! Чтоб через сорок минут всё уже кипело!

Кондукторша с непреклонным лицом бронзовой статуи уже минуту стоит над ним.

– Мужчина, у вас за проезд что? Мужчина же!

– А?

– За проезд! У вас!

Вараев недоумённо оглядывается, словно только сейчас замечает, что он в троллейбусе.

– А сколько надо?

– Пятнадцать!

– Да, сейчас, - он начинает копаться в карманах, зажимая телефон между ухом и плечом. - Реечный у них потолок, реечный, а не подвесной. Полосатая такая рейка, жёлто-белая. Посмотри в договоре.

– Мужчина, ну долго мне вас ждать! - взвивается кондукторша.

Вараев, наконец, выдёргивает из глубины кармана мятую сотню и тут же забывает о кондукторше. Та с ворчанием копается в кошёлке в поисках сдачи, и в этот момент троллейбус резко тормозит. Кондукторша повисает на Вараеве, как лайка, вцепившаяся в медведя.

– Уй, блин. Я не тебе, тут это... - Вараев вглядывается в залитое дождевой водой стекло, - пробка.

– Мужчина, сдачу возьмите.

– Чёрт, похоже, застряли. Позвони сам Штырю, пусть они начинают с прихожей, пока плитку не привезли. Нет, я договорился, завтра будет.

– Мужчина!

– Ну что опять?

– Сдача!

– А...

"Брям-брям-хррр", - говорит вараевский телефон.

– Вараев слушает!

Голос его моментально делается чуть менее агрессивным, в обычной напористости проскальзывают даже лебезящие нотки:

– Да что вы говорите? Телепаются, да? Рабочие? Вот прямо так и телепаются? Нет, ну вы же понимаете, у нас во главу угла поставлено качество... тщательность исполнения... В сроки, указанные в договоре, мы уложимся обязательно, да, непременно. Да. Конечно, звоните.

"Брям-брям-хррр"!

– Да. Да, отлично, а облицовочный кирпич? Нет, жёлтый - это для Фирсановки, а на Сходню - бежевый. Ну этим, чокнутым, где уже четвёртый слой на фасад. А я тебе говорю, четвёртый: сначала была штукатурка, потом краска... потом опять краска, зелёная, силиконовая, а теперь просят кирпич. А нам не пофиг? Клиент деньги платит, пусть хоть в восемь слоёв покрывает. Да, я монтажную смесь уже заказал, отметь там.

"Брям-брям-хррр"!

– Алло, Вараев. Да, конечно, помню, сто двадцать метров, полная перепланировка. Да, конечно... Да, он уже выехал, но вы же знаете, какие сейчас пробки. Я думаю, в течение получаса... Конечно, звоните. Да...

Минута молчания. Пассажиры, оказывается, успели привыкнуть к громовым раскатам вараевского голоса, и теперь беспокойно оглядываются.

– Андрей, где опять чёртов дизайнер? Да? А пойти лесом он не хочет, алкаш, блин, креативный? Нет, оне не отвечают, оне, блин, небось опять похмеляться изволят. Так, быстро ищи мне этого лупоглазого, как его, который стеклянный офис проектировал - да, точно, его. Пусть едет на Пражскую, где полная перепланировка. И телефон его мне. А если позвонит креативщик хренов, скажи, что он уволен! Лесом, Андрей, лесом!

До остановки метров двести, но троллейбус мёртво стоит в пробке. В переднюю дверь жалко скребётся сутулый тип в светлом плаще - вдруг пустят. Вараев суется к водителю:

– Слышь, братан, пусти мужика, чего ты.

– Не пущу, - цедит тот сквозь зубы, - Я его у светофора выпускал уже. Тоже такси нашли.

– Да ладно, жалко тебе?

– Мне жалко! - взвивается водитель. - Жалко! Он цветы относить выходил где - на светофоре! С букетом тудым, без букета сюдым, остановки для кого?

– Ну дык, может, поругались они. Ну, братан, всё равно ж стоим.

Водитель делает морду кирпичом. Вараев досадливо машет телефоном и мощным плечом отжимает дверь. Светлый плащ робко ввинчивается в салон. Кондукторша с задней площадки верещит на такой пронзительной ноте, что позавидовала бы бормашина:

– Вы чего себе позволяете! Высажу! Дим, высади его!

– Заткнись, корова, - неожиданно рявкает водитель и троллейбус резким рывком преодолевает десяток освободившихся метров.

"Брям-брям-хррр"!

– Алло, Вараев... А, Люся. Нет, не едем, машина сломалась. Да, прямо сейчас. Ну как-как, например, на поезде. Да ладно, ничего с твоей мамой не случится, ну пропустит одни выходные. Люсь... Блин, ну пусть возьмёт такси! Всё, я на работе!

– Андрей, телефон этого, со стеклянным дизайном, забыл? А, отлично, дай ему трубочку. Алло, Саша? Значит, сейчас едешь на Пражскую, Андрей тебе распишет. Значит слушай, я тебе как манагер манагеру... хорошо, как манагер дизайнеру. Я в курсе, что у тебя процент за стеклянную мебель. Так вот, если на Пражской будет хоть одна стеклянная тумбочка, я больше с тобой дела не имею, понял? Процент свой будешь иметь в другом месте. Нет, клиент не захочет. Этот клиент не захочет, я тебе говорю. Ну, ты понял. Всё, давай.

Троллейбус снова дёргается. Вараев неуклюже хватается за поручень, выбивая из рук унылого типа толстую тетрадь с какими-то расчётами.