Журнал «Если», 1999 № 08

«Прекрасное техническое решение: щелчок — и истеричного кошачьего визга как не бывало», — мрачно подумал он. Ноябрьская сырость просачивалась с улицы, холодя лицо. Противоестественно подниматься в такую мерзкую погоду рано утром, но именно для этого были изобретены вот такие приборы, заставляющие людей просыпаться. Биип… Биип… Биип…

«Привет всем, кто нас слышит, всем, к кому мы прорвались и кто хочет знать, придет ли конец тому сумасшествию, которое происходит по всему городу в последние несколько…» Ш-ш-ш, хлюп, будь, будь…

Недовольно ворча, Копински спустил ноги с кровати и сел. В поисках нужной кнопки он задел и уронил настольную лампу, но зато заставил умолкнуть весь этот гудящий и булькающий электронный ансамбль.

Наконец-то наступила благословенная тишина. Квартира снова приветствовала его, как собака, всю ночь пролежавшая без движения у хозяйских ног. Спальня, гостиная, объединенная с кухней, ванная с душем, рабочий кабинет с полками, ломящимися от книг и папок с делами, над которыми он работал. На немногих оставшихся на стене свободных местах приколоты написанные от руки записки и схемы. У Копински была привычка чертить схемы.

Можно вставить недостающую информацию в нужные места и сравнивать. Это все равно что иметь план города, вместо того чтобы запоминать, куда надо идти.

«Обстановка после пятидесяти трех лет борьбы со смертельным заболеванием под названием «жизнь» не очень-то роскошная», — подумал он, оглядывая комнату и зевая. Но, с другой стороны, не так уж все и плохо: у него квартира в Вест Сайде, в районе сороковых улиц, и платит он за нее всего пятьсот пятьдесят в месяц. К тому же здесь чисто и все в общем-то в порядке, а посему можно сказать, что собственное жилье хозяина вполне устраивает.

Окончательно проснувшись, он пожалел, что поторопился выключить радио. Странные расхождения во времени, которые уже несколько дней тревожили Нью-Йорк, вызвали полную неразбериху в трансляциях радио и телепередач. Копински бросил взгляд на свой наручный цифровой хронометр со множеством всяких дополнительных устройств, на которые он давно перестал обращать внимание. На циферблате значился вторник, 14 ноября, 7 часов 12 минут утра. Но так ли это на самом деле? На дисплее умолкнувшего прикроватного чудовища светились цифры 7:09. Копински посмотрел на серебряные карманные часы, которые лежали на тумбочке. Часы достались ему от отца, а отцу от деда. Недавно он вытащил их из нижнего ящика шкафа и стал носить с собой, чтобы иметь какую-то точку отсчета.

Стрелки с непоколебимой уверенностью, право на которую давал им возраст, показывали 7:19. Копински вздохнул, покачал головой и, нехотя подняв с кровати свои двести фунтов веса, пошел в гостиную.

Он считал себя человеком более или менее аккуратным — если, конечно, обстоятельства не слишком мешали проявлению аккуратности. Но в то утро на кресле так и валялся непрочитанный доклад, который он принес домой из городского Бюро криминальных расследований прошлым вечером. Конверты со счетами за телефон и коммунальные услуги также остались нераспечатанными. Копински поставил вариться кофе (кофеварка была старая, без особых приспособлений, только с одним переключателем, но когда кофе был готов, зажигался красный огонек), и в голове у него мелькнуло: прежде он никогда не позволял себе вот так оставлять с вечера грязную посуду.

Чепуха, которая творилась с часами, нарушила привычный уклад жизни. Обычно ему на все хватало времени. А в последние дни происходило что-то странное: все городские часы шли вразнобой.

Он включил телевизор, надеясь послушать последние новости, но Не смог поймать ни один канал. Тогда он попробовал связаться с Бюро и, к своему удивлению, дозвонился с третьей попытки. Этим утром дежурил Майк Куин.

— Майк, это Джо Копински. Как дела?

— О чем ты спрашиваешь? Все сошли с ума. В городе творится черт те что.

— Для меня что-нибудь есть?

— Не знаю, в чем дело, но Эллис хочет, чтобы ты присутствовал на совещании ровно в девять. Там будет Доктор Граусс. Он не из Нью-Йорка. Это все, что я знаю.

— Сколько там у вас времени, Майк?

— Настенные часы показывают 7:11.

На наручных часах Копински было 7:19. Это значило, что на механических часах в спальне окажется 7:25.

— Ага, тогда у меня есть почти два часа. И я могу еще раз выпить кофе.

— Я бы на твоем месте не был так уверен, — ответил Куин. — Нам только что сообщили с верхнего этажа, что Бюро в восемь часов переходит на вашингтонское время. А это значит, что сейчас 7:25. Словом, у тебя в запасе не два, а полтора часа.

Копински вздохнул.

— Хорошо, еду.

Он повесил трубку и пошел принять душ, пока готовится кофе. Самое интересное заключалось в том, что, хотя все часы в городе шли вразнобой, семейная реликвия Копински — с защелкивающейся крышкой, римским циферблатом и серебряной цепочкой — по-прежнему показывала точное вашингтонское время. В этом, наверное, был какой-то особый смысл, но какой именно, сообразить пока не удавалось. Вытершись и одевшись, он переставил цифровые часы по старым механическим.

— Часы сделаны для того, чтобы показывать время, — заявил он.

— Для этого они и существуют.

На Бродвее Копински сначала чуть не сбил «линкольн», разогнавший спешивших через дорогу пешеходов, потом такси на Седьмой улице. Тротуары, переполненные людьми, которые бежали, размахивая портфелями, врывались в метро или выскакивали из него, стали не менее опасными, чем проезжая часть, а все телефонные будки были заняты орущими, бешено жестикулирующими мужчинами и женщинами. Копински не встретил хотя бы пары часов, которые бы показывали одинаковое время. Уличные продавцы предлагали прохожим часы, управляемые с Гранд Централь и установленные на его время, которое большинство ньюйоркцев уже приняло за стандарт. Копински обнаружил, что эти часы на одиннадцать минут отстают от его механических; они показывали время, совпадающее с восточным поясным — если, конечно, ничего не произошло с тех пор, как он разговаривал с Куином. Да уж, денек предстоит не из приятных.

Он добрался до офиса без десяти девять и задержался в дежурной, чтобы послушать новости по каналу NBC. Вокруг портативного телевизора уже столпилось несколько сотрудников. Копински второй раз за это утро налил себе кофе из кофейника и подошел к остальным.

— Что слышно?

— Только что передавали сигналы точного времени: 8:15, — ответила Алиса, одна из регистраторов.

— Аэропорты закрыты, — сообщил Куин, не отрывая взгляда от экрана. — Прибывающие самолеты кружат в воздухе, чтобы синхронизироваться с диспетчером по времени и частотам. Всего несколько минут назад в аэропорту Джона Кеннеди еще не было и восьми часов. — Он потряс головой. — О, Господи! Это же просто бред какой-то…

Копински обратился в слух… Очевидно, восстановленный канал принимался кое-где в городе, но это вовсе не означало, что выпуск новостей слышали повсеместно.

— Уверяю вас, — говорил выступающий, — мы работаем над этим. Наши эксперты высказали мнение, что все происходящее может оказаться результатом какого-то сбоя в компьютерах.

Копински почувствовал недоверие, сродни тому, какое он испытывал, слушая телевизионных евангелистов и кандидатов в президенты. Он сделал еще пару глотков кофе, развернулся и направился в кабинет шефа на пятнадцатом этаже.

Элис Уэйд был крепким коротышкой с прямыми, коротко подстриженными волосами стального цвета, загорелым лицом, тяжелой нижней челюстью и ртом, похожим на медвежий капкан. Когда шеф хранил молчание — что было его естественным состоянием, — губы этого капканообразного рта то и дело кривились и сжимались самым Недружелюбным образом.

Человек, сидевший за столом рядом с Уэйдом, сразу напомнил Копински марсианина, какими он представлял их в детстве: маленький, почти лысый, с непропорционально большим и круглым розовым черепом. Пристальный взгляд из-под круглых очков с толстыми линзами делал его похожим на разумного осьминога. На нем была плотная твидовая куртка и уродливый, темно-бордовый галстук. Уэйд Представил «марсианина» как доктора Эрнста Граусса из Национальной Академии Наук, Вашингтон, округ Колумбия.