Письма о конце света

Запугав себя до остановки сердца от случайного безобидного звука, я допила коньяк и вышла на балкон к солнцу, летнему легкому ветерку, к шуму машин и лаю собак, цепляясь за все это судорожно, отчаянно. Но, письма Л. зернами неизвестного волконника уже упали на благодатную почву моей души и, щедро орошенные воображением, дали буйные бледно-зеленые ростки. Душа моя уже заговорила языком Л, она ему уже принадлежала...

Сейчас он где-то пишет новое письмо, даже не подозревая, что Оюна никогда его не прочтет, что в такую личную переписку бессовестно вторгся кто-то третий... Вы только не переживайте, Л, я ни в коем случае не оскорблю пренебрежением ни строчки, ведь за каждой буквой кроется удивительная, порой жутковатая тайна, и такая... такая... - нет, не подобрать мне слова! - любовь к Оюне. Вы простите меня оба, видит бог, не хотела, не специально выкрала, заполучила ваши письма. Должно быть, что-то произошло, случилось с вашей связью, и бесплотные, как тени почтальоны с глазами цвета зеленых кислых яблок перепутали цифры, ошиблись адресатом... По-хорошему, спуститься бы сейчас к консьержке и выяснить, не живет ли в нашем доме девушка (женщина?) с именем Оюна, но ведь не сделаю этого, по крайней мере, сейчас, не готова я, простите меня. Ведь придется отдать ей все-все, по праву принадлежащее... нет, не могу пока... потом, позже.

Оказалось, в глубине квартиры давным-давно звонил телефон. Вскочила на ноги, сердце заколотилось испуганно, заметалось мелким жуликом, пойманным на месте преступления. Оказалось, кухня насмерть задымлена "Капитаном Блэком", коньяк незаметно выпит, а я сама уже в каком-то пограничном состоянии. Телефон звонил не переставая. Я тихонько, чтобы не потревожить лежавшие на кровати письма, прикрыла дверь в спальню, только потом пошла в зал и сняла трубку.

- Алло...

- Рита! - крикнул голос подруги Светы. - Слава богу, дозвонилась! Что там у тебя, весь день названиваю, ты не берешь трубку!

- Наверное, не слышала, - я присела на подлокотник безобразного белого дивана.

- Как ты, милая?

"Милая Оюна..."

- Рит, ты меня слышишь? Как ты?

- Нормально. Все в порядке.

- Козел не звонил?

- Пока нет.

- Вот сволочь, а!

- А чего ему звонить-то? - я постепенно высвобождалась из объятий Л, с квартирой, наверное, еще не решил ничего, как решит, сразу же объявится.

- Ты только смотри, не останься на бобах! Столько лет терпеть эту гадину!

- Ладно тебе, нормально мы жили.

- Ага, нормально! Да ему просто повезло с такой вот святой Марией-Магдалиной вроде тебя! Ну, у тебя-то еще будет все, слава богу, до тридцатника далеко, а вот он со своим поганым сороковником... Другая уже б...

- Светик, родная, прости, у меня страшно голова болит...

- Это он тебя довел, я те кричу! Хочешь, приеду, переночую с тобой?

Шумная, яркая, такая настоящая Светка в моей спальне...

- Свет, давай в другой раз, я сейчас таблеток напьюсь, и спать лягу, а на днях выберемся куда-нибудь, идет?

- Идет, - вздохнула она, попрощалась и повесила трубку. Я прислушалась, квартирное пространство едва слышно шелестело тонкими папиросными листочками. Милая Оюна, скажите, умоляю вас, как же его зовут? Леонид? Люцифер? Как...?

Писем не было целых три дня, за это время я передумала, перерешала столько возможных вариантов своей дальнейшей жизни без Л. и его тонкого подчерка, но ни один не оказался реально приемлемым. Я действительно не могла понять, как мне существовать дальше. Когда мы с мамой лишились нашей краснодарской квартиры, потому что ее продала по фальшивой доверенности лучшая мамина подруга, которую я с самого детства называла "моя вторая мама", и мы оказались на улице, даже тогда я представляла, как жить дальше после такого предательства. Очутившись Нигде, без каких либо иллюзий и надежд на все человечество в целом, и каждого двуногого в отдельности; без вещей, предметов, знакомых с рождения, без ничего, в отвратительной пустыне, в которую мгновенно превратился мой спокойный и радостный мир, даже тогда я представляла течение своей жизни дальше...

Каждый полдень, боясь наткнуться на почтальона, я спускалась вниз, перебирала по листику рекламные газеты, в надежде, что конверт случайно затерялся среди истерично ярких страниц, и с холодеющими руками возвращалась обратно. Как одержимая бродила из комнаты в комнату, не расставаясь с одиннадцатью страничками, и опустошала бар, не отвечая на телефонные звонки. И стало мне понятно, что ощущает наркоман, не получивший вовремя необходимой дозы.

Милая, дорогая Оюна, - просила я утром, заклинала днем, умоляла вечером и угрожала ночью, - почему он так долго не пишет? Что мы сделали неверно? Почему он бросил нас? А может не нас, а меня? Неужели тени-почтальоны с зелеными глазами исправили свои ошибки, и письма снова скользнули к законному адресату? Дорогая Оюна, хоть знак подай, жив ли он, или трость, альбом, кубок и зеркало, пропустив его в смутные темные времена, решили не делить ни с кем?..

Я бродила по комнатам, куря "Капитан Блэк" и разговаривала с ними обоими, объясняя, доказывая, что не могут, не смеют они вот так со мной поступать! Я ведь теперь тоже с ними, я такая же, я одна из них, и имею право знать, почему он не пишет?! Имею право знать, все ли с ним в порядке?!.. Знаю, что не должна даже думать о нем в таком ключе... но кто-то же имел право дать мне эти письма! Ну вот, я уже обвиняю кого-то... никто, никто не виноват, просто пусть он напишет, хотя бы пару строк...

Письмо пришло на четвертый день, когда я уже готова была отыскать Оюну (отчего-то не сомневалась, что найду ее), готова была скулить и унижаться, сидеть на пороге, уткнувшись в дверь, умоляя впустить, вымаливая его имя, возможность прикоснуться к воздуху, пространству Оюны... - его пространству..! Ослепла, увидев конверт, побежала по лестнице, никак не могла открыть дверь! после вспомнила о ключе.

Сидела на полу, прижимала нераспечатанный конверт к щеке и слушала, как бьется раскаленная кровь, в попытке прорваться через кожу, и прикоснуться к прохладной бумажной белизне.

"Дорогая Оюна!

Прости, что не писал так долго, столько произошло событий - не было минутки взяться за перо. Пытаюсь собраться с мыслями, и кажется теперь, что вишня, так и не давшая завязи, становится главным знаком. Старенькое кресло из груши уже живо едва, а вишня не захотела родить, выходит, шесть лет ее роста - даром. Пока что думать даже не желаю об этом, Оюна, не укладывается в мыслях. И ведь закона никак не отменить, сидения для переходов только из дерева выращенного собственными руками, да минимум дважды плодоносившее... отчего я не посадил две вишни? Отчего я так самонадеян? Уверен, тебе совсем не интересны все эти стенания (знала бы ты, дорогая, как сейчас я сам себе сейчас противен!) и хочешь, чтобы я скорее перешел к новостям. Сейчас, дай только соберусь с мыслями. Видишь ли, я выпил целый бокал вина, и теперь во мне разлад, тоска такая, что не помещается в душу ни вдоль, ни поперек. Зачем я его пил? Только хуже сделал. Все, дорогая Оюна, теперь к новостям, постараюсь изложить их, не перемежая комментариями.

Третьего дня собирались у меня, не очень хотелось принимать общество, но Ли настояла, и как специально собралось не менее сорока! Даже Матюшин пришел, вот уж кого видеть совсем не хотелось. К середине неожиданно пожаловал сам Г. Ц, разумеется, все остолбенели. Никогда еще не видел его в такой ярости, уверяю, Оюна, у него действительно деревянная голова, не я один это заметил! Г. Ц отвел меня в сторону и едва ли не набросился с кулаками, я же ровным счетом ничего понять не мог. Наконец он заметил мою растерянность, успокоился немного, почти извинился, и сообщил, что некто все же преступил главный закон и поднял будущий временной пласт (как, Оюна, как?! не понимаю!), и будто даже взял вещь, могущую служить проводником, если я правильно понял, - это солонка. Я был в шоке, никак не мог поверить, что кто-то из нас способен на такую отчаянно губительную глупость. Что же теперь будет, милая Оюна, как все поправить? А главное, как изобличить глупца? Не представляю, какую кару придумает для него(нее) Г.Ц. В общем, остаток вечера был безнадежно скомкан, Г. Ц. ушел, хотя мы так просили его задержаться и поговорить с нами, оставил нас в растерянности и смятении. Мы неловко толклись в большом зале и были вынуждены подозревать друг друга, я с превеликой радостью подозревал бы отвратного Матюшина, но, увы, не имею на это, к несчастью, никаких более менее веских оснований. Такие вот печальные дела, милая Оюна. Ну, на кой черт кому-то понадобилось несчастное будущее? Что обнадеживающего и жизнеутверждающего он(она) собирался там увидать? Неужто мало спокойного, хорошо известного, полностью предсказуемого прошлого? Что же мы натворили, милая Оюна, что же натворили... Как же прав был Г. Ц когда говорил, что человеческая натура жадна и абсолютно безответственна, что живет человек так, будто завтрашнего дня у него нет, а вчерашнего и не было. Нет, не буду вспоминать простоту и мудрость его слов, иначе маятник душевного разлада раскачается еще сильнее.