Памятник

Они взяли с собой немного провизии и копья. Калнынь, как и предполагал Спиридонов, сразу выдохся, и они крутили педали вдвоем, но все равно продвигались довольно быстро. Отдыхая каждые полчаса, они тем не менее преодолели за день приличное расстояние. Часто приходилось слезать и переносить велосипед через ручьи или тащить его по рыхлой земле. Вечером они свалились там, где стояли, и мигом уснули.

Проснулись рано и, ежась от утренней прохлады, двинулись дальше. Спиридонов все время спрашивал Кирабаева, не сбились ли они, и тот, сверяясь с компасом, успокаивал:

- Идем точно туда, где я засек звук.

Второй день перевалил за половину, когда они достигли опушки леса, обливаясь потом от жары и падая от усталости. Целый час неподвижно лежали в тени. Лес страшил их своей огромностью и темнотой, но когда двинулись вглубь, оказалось, что в лесу прохладно и довольно светло. Шли медленно, обходя огромные деревья, перебираясь через завалы.

- Вы обратили внимание? Здесь совсем не слышно птиц, - сказал Калнынь. - Видимо, они в лесу не живут, что-то их пугает.

- Ладно тебе, - оборвал Спиридонов, - не нагнетай. Скоро вечер, и птицы спать укладываются. А вообще шестой день никого и ничего не слышно.

- А ведь верно. Как я сразу не понял.

Им, привыкшим к широким пространствам, и в самом деле было в лесу не по себе - тишина какая-то настороженная, и густой мох совершенно заглушает шаги.

Начало быстро темнеть. Они остановились и стали устраивать ночлег. Легли уже в полной темноте, и Спиридонов слышал, как Калнынь потихоньку стонет и трет ноги. "Все-таки надо было оставить его дома", - подумал он, проваливаясь в сон.

Снилось ему, что он идет по этому же лесу и разговаривает с деревьями, травами, окликает пробегающих животных. А они молчат, почему-то молчат на этот раз, словно что-то случилось.

Он проснулся, когда еще едва светало, и долго лежал, не решаясь будить измотанных товарищей. Потом, повернув голову, увидел, что Калнынь тоже не спит и смотрит на него.

- Ты что? - спросил он шепотом.

- Мне странный сон приснился, - ответил тот. - Я, еще совсем молодой, - то ли курсант, то ли сразу после выпуска - иду со своей девушкой, уже не помню, как ее зовут. Мы сворачиваем с Литейного на Невский. Кругом народ, шум, толкотня, а я иду, держа ее за руку, и мы все время смеемся от счастья. Народу все больше, давят со всех сторон, невозможно пройти. Я предлагаю ей взлететь, мы взлетаем и летим над толпой. И смешно, и страшно, но никто на нас не смотрит. Хотим взлететь еще выше, но нельзя везде над головой провода, сплошная сеть проводов. И тогда мы влетаем в раскрытое окно, я вижу, что это моя комната, а на стуле - походный костюм, и вещи собраны, и с тоской понимаю, что завтра старт.

- Грустный сон, - вздохнул Спиридонов, - я никогда не говорил тебе, но почти все мои сны за тридцать лет - только о том времени, до полета. До последнего полета.

- Это понятно. Там мы были молодыми.

Спиридонов полежал еще немного, потом набрал воздуха и рявкнул, что было мочи:

- Штурман Кирабаев!

- Слушаю, - отозвался сзади глухой сонный голос.

- Доложите обстановку.

Кирабаев заворочался, оглядываясь, потом четко отрапортовал:

- Командир! Прямо по курсу и вокруг глухой лес. Небо чистое, температура около двадцати по Цельсию.

- Просматривается ли цель?

- Нет еще. Но есть надежда, что идем правильно.

Они снова упрямо шли на запад. Калнынь отстал и тащился сзади, тихо ругаясь сквозь зубы и проклиная бродягу Павлова. Лес начал редеть, они обрадовались, прибавили шагу и еще через час ходьбы увидели сквозь частокол деревьев огромную поляну впереди. Что-то на этой поляне было, что-то очень необычное, огромное, ни на что не похожее.

- Ты видишь?

Кирабаев кивнул и, обернувшись к Калныню, взволнованно крикнул:

- Давай быстрей!

Последние двадцать метров они почти бежали.

"Почему мы так спешим?" - подумал Спиридонов, с тревогой прислушиваясь к бешено стучащему сердцу.

Они вырвались из леса и, пробежав еще немного вперед, остановились.

Посреди поляны на высоком постаменте высился огромный памятник, целая скульптурная группа - четыре человека в костюмах космонавтов стояли, обняв друг друга за плечи.

- Да ведь это мы, только молодые, - ахнул подошедший сзади Калнынь. Это нам памятник. Значит, нас нашли?

- Не нас, планету нашли. И обломки ракеты. Где-то здесь произошел первый взрыв.

- А что там написано по цоколю?

Подошли ближе, и Кирабаев, щурясь от бьющего в лицо солнца, прочел их фамилии и тут же наткнулся на Павлова. Тот лежал мертвый в густой высокой траве у самого постамента, зажав в руке бластер.

- Он вышел к этому месту три дня назад и хотел уничтожить памятник. Видите, левый угол сильно оплавлен. Истратил все заряды и упал. Сердце.

- Зачем он это делал?

Потом они своими копьями долго и неумело рыли могилу и, отдав последние почести, двинулись назад. Как-то тягостно и неуютно было стоять рядом с собственным памятником.

Шли, все время оглядываясь на самих себя - юных, сильных, красивых. Им было грустно. Только теперь они поняли, что лишь последние пять лет они были настоящими посланцами Земли, подлинными космическими разведчиками. Они добились того, что эта природа заметила их, приняла и полюбила. Но почти четверть века пришлось принести в жертву. Видимо, дешевле заплатить нельзя, и никому не удастся. И теперь вот стоит этот памятник, огромный, величественный, - и все вокруг него сникло, съежилось, словно почувствовав свою невзрачность и незначительность, окаменев от испуга перед мощной техникой, еще недавно хозяйничавшей здесь.

Они шли к лесу, их длинные тени уже достигали опушки, и так же, как тридцать лет назад, они чувствовали себя потерянными и чуждыми этому миру.