Спасение

- Как же ты живешь? - спросил я. - Где?

- Да сначала болтался, как это самое в проруби. Хотел в одном подъезде переночевать, так у вас тут дворники - зверюги. Полицейский меня в часть хотел доставить, а потом говорит: иди, бродяга, в ночлежку на Хитров рынок. А там набрел на какого-то чувака, он меня принял за своего коллегу, за безработного артиста, так с ним а ночлежке и живу... Ужас! Блохи, вонь, грязь. Прямо "На дне" Горького... Слава богу, мне этот актерик пятаки на еду дает, а то бы, знаешь... Ну, я на третий день немного пришел в себя, а то все как в бреду был. Думаю, надо что-то предпринимать. Пошел в милицию... то есть в полицию. Думаю, надо что-то... если все объяснить, то может хоть как-то... Что ты! Вытурили в момент! И по роже разок дали, вот так-то. Ладно, думаю, пусть, тут невежи, жандармы, пойду в университет, там думающие люди, поймут. Меня и на порог не пустили. Иди, говорят, от греха подальше, оборванец. Ладно, оборванец! Я вот за эти вельветовые джинсы 150 рэ фарцам отдал, батник у меня французский, ну-у... рубашка это батник. А эту рвань мне мой артист устроил, чтоб я не замерз. Я же из дому раздетый вышел, мне только до машины дойти, а там печка... Машина это автомобиль. Ты знаешь, что такое автомобиль?

- Знаю, - сказал я, жадно поедая его глазами. Его, человека нашего будущего! Теперь, прослушав эту сбивчивую, подчас непонятную мне тираду, я ни секунды не сомневался в его правдивости. - Говори же, Павел, говори!

- Что ж говорить-то, - грустно поник он головой, - теперь я вроде как у вас в плену. Ни туда ни сюда. Застрял. Как дальше жить не знаю... Грязный весь, ванну негде принять.

- Ванну, - повторил я. - А что ж, у вас у всех ванны есть?

- У всех, - быстро ответил он. - В Москве у всех. Наверно, у всех. Я точно не знаю... - Павел с подозрением посмотрел вдруг на меня. - Толя, тебе что же, доказательства нужны?

- Да что ты! - всплеснул я руками.

Но он опять сильно покраснел и полез в карман своих неудобных, узких брюк. Оттуда он достал какую-то круглую штучку на цепочке и протянул мне.

- Вот, - сказал он веско, - брелок для ключей, а на нем изображена Эйфелева башня в Париже. Видишь, написано "PARIS". Ведь в наше время Эйфелевой башни нет?

- Есть, - сказал я, почему-то чувствуя даже что-то вроде стыда за наше время. - Ее построили к Всемирной выставке... Вся Франция против нее, мы думаем, что ее снесут, но... - Она все-таки стоит?

- Стоит, - кивнул Павел. - Стоит, зараза. - Но вновь погрустнел. - Ну как мне тебе доказать-то? Ну расскажу, что у нас в небе самолеты летают со скоростью звука, что автомобили по шоссе гоняют, что подводные лодки бороздят моря и океаны, так это же все слова.

Подскочил бравый половой и наклонился над нашим столом, тряхнув льняными кудрями.

- Больше ничего-с не изволите заказать? - спросил он.

- Пока нет, - сказал я и отослал его движением руки. - Так что же ты теперь, Павел, как же ты теперь?

- Не знаю, - тихо вымолвил он.

- Со своей стороны, - проговорил я, - деньгами я тебе помочь не могу. Я совершенно без средств...

- Да ладно, средств! - скривил он лицо в горькой гримасе. - И всюду башли, башли, башли. Башли - это деньги. У нас еще туда-сюда, но у вас без башлей полный зарез. Конечно, я насмотрелся, у кого денег много, так те на рысаках гуляют, по ресторанам, а дома такие, что у нас у народных артистов таких нет.

- Подожди, - прервал я его, и понятно было мое нетерпение. - Павел, расскажи же, расскажи, как там будет, потом, через восемьдесят лет?

- Как? - он задумался на секунду, возведя к потолку глаза. - Да конечно, изменений много. Во-первых, в 1917 году произошла революция, и у нас теперь социалистическое общество.

Я был далек от политики, но зато прекрасно знал, что слово "революция" не в чести у господ представителей власти. Владелец этого трактира Рублев человек был степенный, верноподданный и вряд ли сочувствовал революционерам и их идеям, и потому половые у него могли быть доносчиками. Я приложил палец к губам, подмигнул Павлу и проговорил:

- Ну что ж, об этом ты расскажешь мне потом.

- Я бы еще поел, - заметил мой собеседник.

В кармане у меня оставалось всего около рубля, но что были эти деньги в сравнении с величием и грандиозностью нашей неожиданной встречи. Я заказал еще закуски и чаю.

- Самое обидное, - сказал Павел, жадно набивая рот, - что я совершенно не знаю, чем я тут могу заняться. Жизни вашей я не понимаю, ни жилья, ни денег, ничего у меня нет.

- Жить ты пока можешь у меня, - сказал я горячо. - Конечно, я уверен, что со временем мы сумеем заинтересовать твоей историей ученых, они примут и оценят факт твоего появления в нашем времени. А пока... Ты же ведь литератор, - продолжал я. - Отчего бы тебе не попробовать писать? Попробуй, ведь может и так сложиться, что ты найдешь своего издателя...

- Ну да, - усмехнулся он недоверчиво. - Тут у вас такие титаны пишут, что... Блок у вас уже известен?

- Да, - кивнул я. - Я знаю его стихи. Он станет знаменит?

- Ого! - воскликнул он. - Гений! Ну, потом Маяковский, Есенин... Их-то пока еще нету, они позже... А Горький есть?

- Конечно, - кивнул я, - Горький очень популярен, у него свои читатели. В поэзии известны Бальмонт, Надсон... Они останутся в истории литературы?

- Останутся, - небрежно махнул он рукой. - Но знаменитыми не станут... Нет, писать при жизни таких титанов невозможно, расчета нет. Ведь еще Лев Толстой жив! И Чехов! Чехов жив?

- Жив, - подтвердил я и осторожно спросил, ибо очень любил печальную музу Чехова. - А когда он умрет?

- Не помню, - подумав, ответил Павел. - Сейчас 902-й... Ну, что-то очень скоро...

- Господи, какой ужас! - вырвалось у меня.

- Да-а... - протянул он, погруженный в свои размышления. - Попишешь тут, как же... - Он вновь задумался, и лицо его вдруг просветлело. Послушай, Толя, а Блок написал уже стихи о Прекрасной Даме?

- Не знаю, - сказал я. - Я не читал, не слышал.

- Нет? - оживился он. - Так-так... Ну, а там: "по вечерам над ресторанами..." "Незнакомка"? Они же знаменитые.

- Нет, - сказал я. - Я слежу за журналами. Этих стихов не было.

- Не было? Точно? - глаза его заблестели, румянец выступил на бледных щеках. - Толя, это же гениально! Я напишу эти стихи! - От нахлынувших чувств он даже задохнулся. - Черт возьми, как же я об этом не подумал! Ведь все, что еще не написано, - все мое! Черт возьми!.. - он схватился руками за голову. - Ведь можно жить, Толя, можно жить!