Terra Incognita

Начнём всё сначала. В ту ночь я понял, что люблю её.

Она сказала: "Я скоро вернусь. Ложись спать". Я сказал: "Куда ты идёшь? Я пойду с тобой". Она сказала: "Не нужно. Пожалуйста, не нужно". Я сказал: "Уже ночь". Она сказала: "Да, я заметила. Ложись спать". Я сказал: "Куда ты идёшь? Не уходи". Она сказала: "Не ходи за мной, ладно? Я вернусь". И она ушла.

Когда записываешь так, как оно было, получается нескладно. А изменять не хочется. Это называется "импрессионизм"?

Кажется, я написал, что ждал её,- сидя на кухне, прислушиваясь к тишине там, за входной дверью на лестничной площадке, вздрагивая от редких звуков,- это не правда. Я не ждал её. И даже не потому что не верил, что она придёт, хотя это и казалось невозможным после того, как я увидел её такой - это как ангелы на сводах церкви, их трубы хранят молчание, и невозможно представить себе, что вот сейчас они вдруг зазвучат духовым оркестром, и можно будет различить отдельные инструменты, записать их на плёнку, изучить тембр, невозможно! - даже не поэтому. Я боялся, что она придёт. Я не хотел этого. И вздрагивал от редких звуков и ещё долго с тревогой вслушивался в тишину... Тихие капли о жесть за окном. Тишина. Я видел её. Там, в парке, ведь это было только что... я увидел её. Ложась спать и выключая свет,- грязноватый свет сумерек уже просачивался сквозь ткань занавесок,- я улыбался, радуясь, что она не пришла. Она бы всё испортила.

Я был подобен ученику дзэн - долго и тщетно бившись над разрешением задачи, не поддающейся решению, истощив в этом поиске вот уже все свои силы, измучив себя ею, ставшей заиром, демоном, пыткой, пыткой, безумием!.. вдруг, он ощущает совершенный покой - ничто не может изменить его, хоть как-то умалить, он больше, чем всё, что есть в мире, и он - всё, и ничего не нужно больше, загадка решена - это иногда называют озарением. И у меня была целая ночь, чтобы наслаждаться этим покоем, бессмысленно улыбаясь, давить окурки в пепельнице, вздыхать, бормотать что-то... впрочем, прислушиваясь и то и дело вздрагивая, когда мне казалось, что я слышу её шаги. И каждый раз с облегчением переводить дух, когда оказывалось, что это не она. Мучимый беспокойством подобен человеку, которого терзает головная боль ему кажется, что она утихнет, если только ему удастся замереть без движения, хотя бы на один миг...

В ту ночь я понял, что люблю её, и безответно. Я твёрдо решил, что никогда не скажу ей об этом.

Когда я проснулся, она ещё спала. Я поднялся с раскладушки, оделся, вышел на кухню. Побаливало горло. Первым делом я глотнул водки - на столе стояла недопитая бутылка. Она даже не накрыла её крышкой - чтобы выдыхалась, наверное. Я сделал себе яичницу с помидорами.

Она сказала, что простудилась, и весь день провалялась в постели. Я дал ей выпить таблетки, незаметно отложив и для себя тоже. Она спросила, осталось ли что-нибудь в бутылке. Я принёс ей остатки. Её знобило. Я собрал её одежду, разбросанную по комнате, приготовил для неё какао. Она сказала, что терпеть не может какао, но я сказал, чтобы она пила как лекарство. Она выпила. Мне показалось, что она чувствует себя неловко передо мной. Я ничем не напоминал ей о вчерашнем. Вечером она снова собралась уходить. Я сказал, что не отпущу её. Она ничего не ответила. Просто ей было наплевать, отпущу я её, или нет! Я сидел в сортире и услышал звук захлопнувшейся двери. Когда я выскочил, в комнате было пусто. Постель лежала смятая комом, её одежды не было. Она ушла.

Потом это сделалось обычным - она уходила, я ждал. Я никуда не уходил. Она возвращалась. Однажды она приехала в одном нижнем белье, в стельку пьяная, а я даже не спросил её, где она провела ночь. Не сомневаюсь, что ей было о чём рассказать. Вот кто мог бы написать книжку, которая стоила бы миллион. Может быть, напрасно я ни о чём её не расспрашивал.

Я просто не хотел знать ничего этого. Ну что мне было в том, что она когда-то пела в каком-то дурацком ансамбле, что в этом самом парке они выступали, на этой эстраде. Когда-то. Она пела какие-то песенки, мне было не нужно это знать. Это было не нужно. Я увидел её такой, какой она была в ту ночь - вот и всё.

Конечно, у неё были свои деньги. Мне не нужно догадываться об этом - я это знаю. Как-то раз ночью, когда она спала, я потихоньку взял её сумочку и, закрывшись на кухне, перетряхнул её содержимое - деньги, записная книжка с какими-то телефонами, какие-то имена, пометки,- я даже не стал их разбирать,- всякая всячина... Я положил сумочку на место, так и не поняв, зачем я её взял.

Её сумочка была как сумка Мэри Поппинс - в ней могло оказаться всё что угодно. Например, пистолет.

Всему можно найти философское объяснение, достаточно порыться в памяти или сочинить что-нибудь находу,- всё равно это где-нибудь уже написано, пусть по другому поводу или... или без повода. Появление различных вещей в её сумочке можно было бы интерпретировать как "дао" - путь спонтанного возникновения и исчезновения явлений, которому следует мир сущего, и, развивая эту тему, сказать, что её жизнь, таким образом, была осуществлением принципа "у вэй" - совершение через бездействие путём слияния с дао, частным проявлением которого было появление тех или иных вещей в её сумочке - проявление постоянного в переменчивом, "дао" в "дэ". Объяснить - одно, а предвидеть - другое. Можно было просто расспросить её, где она взяла пистолет, провести, наконец, расследование, устроить допрос с пристрастием, выяснить. Она не захотела об этом говорить. Но дело не в этом. Я не хотел об этом знать. Дао, и всё тут!

Между прочим, я обнаружил во внутреннем кармашке подборку порнографических открыток. Так себе. За свою жизнь я видел десятка два или три фотографий такого рода лучше, чем эти, и две или три сотни безобразных - ещё хуже. До нашего с ней знакомства сексуальный опыт, коим я располагал, равно как и мои познания в этой области были, как это выяснилось в первую же ночь, весьма ничтожны. Да что там, смехотворны! Она назвала это "был дурак дураком".

Сексуальный опыт - так это называется. Какая гадость. Надо же такое придумать. Впрочем, существует сотня способов не называть вещи прямо. Можно придумать сто первый. Или придумать другое название, позаимствовать из какого-нибудь постороннего языка, желательно мёртвого. В конце концов, так ли это важно, как это назвать.

Её зовут Нина.

Я так и не научился произносить это имя непринуждённо, и вскоре оставил даже попытки. Зачем делать то, что получается плохо. Или так: зачем пытаться изменить себя, если не уверен, хочется ли тебе перестать быть тем, что ты есть. Дурацкое имя! Вот яичницу с помидорами я умею делать... готовить. Первый месяц я готовил её постоянно, почти каждый день. Люблю яичницу с помидорами. К тому же, был разгар овощного сезона, конец августа. Да, кстати, забыл сообщить - мы встретились в конце августа прошлого года. Уже прошлого. Как поэтична эта тихая грусть об ушедшем - ах! безвозвратно! Вот телефон. Можешь позвонить, номер тот же.

Если она снова не переехала.

Как это уже однажды было. Заваливаются какие-то типы, двое, причём открывают дверь ключом, как свою. Я один, само собой ночь, в этом доме жизнь начинается, когда задвигаются шторы - что-то вроде ритуального поднятия флага. Я сижу, слушаю музыку, настроение самое паршивое, даун, ничего хорошего не жду, плохого - тоже. И вдруг какие-то мужики. Стоят, уставились на меня. - А ты кто такой? Я говорю: "Вам чего?" Они молчат. Я выключаю музыку, встаю. - Кто вы такие? - А мы думали, тут нет никого... - Я тут живу. Молчат. - Где Нина? - Она нам ключ отдала. Выясняется, что она, видите ли, решила переехать и уже живёт где-то в другом месте, а ключ отдала этим двоим, чтобы они... Чушь какая-то! Я чувствую, что уже на взводе. - Ребята,- говорю,- вы тут жить не будете, понятно? Потому что я тут живу. Давайте, уходите отсюда. Они стоят. - Вам что, непонятно? - А ты кто такой? - Так,- говорю.- Непонятно. Подхожу к шкафу, открываю его, а самого уже колотит. Достаю пистолет. - А ну давайте, валите отсюда! Тут только до них дошло, наконец. Ушли. И главное, когда она вернулась, ни слова! Как будто ничего и не было. Я тоже ничего не стал говорить. Ну это надо же! Переехала. Так я и засветил игрушку, я же не знал...