Молодой Блейз

– Ну да, понятно, – отозвалась служащая. Не столько слова Блейза, сколько доверительность, которую он умел вложить в голос, живой и несколько озабоченный, убедила девушку. Наверняка ее предположение о каких-то неприятностях в семье Блейза, например чьей-либо смерти, из-за которой ему пришлось отправиться в путешествие, было лишено оснований, поэтому незачем донимать его.

К тому же ей и самой были известны имя и адрес человека, который должен был встретить Блейза на Ассоциации. Обслуживающий персонал всех регулярных космических рейсов нес определенную ответственность за любого пассажира не старше двенадцати лет, путешествующего в одиночестве.

– Вообще-то, – сказал Блейз, – если вы не против, то я, пожалуй, лучше продолжу занятия.

– О, разумеется, я вовсе не собиралась тебе мешать. Но если что-нибудь потребуется, нажми кнопку вызова, и я приду. Хорошо?

– Хорошо. Благодарю вас, – ответил Блейз, запуская руку в сумку. – Я так и сделаю.

Стюардесса поднялась и ушла.

Достав из сумки читающее устройство, Блейз положил его на колени. Он продолжал изображать, что полностью погружен в свои занятия, хотя на самом деле голова его была совершенно свободна для размышлений о чем угодно.

Ему действительно надо было почитать еще кое-что из Библии: имена пророков Блейз знал и раньше, теперь же интересно было бы познакомиться с повествованиями о них.

Как только стюардесса ушла, он тут же почувствовал себя еще более потерянным и одиноким, чем когда-либо. Странное дело: ему очень хотелось довериться ей и принять ее дружеское расположение, но он просто не мог сделать этого. Он не доверял никому. В общем-то, он даже не знал, что такое «одиночество», лишь ощущал его. Когда он был еще совсем маленьким, то чувствовал, что мать любит его. Позже, когда он чуть подрос, сердце подсказало ему, что этой любви не стало. Мать либо избегала его, либо на какое-то короткое время уделяла ему внимание, когда он делал что-то такое, что ей нравилось.

Теперь следовало заняться чтением. Но желание читать вдруг пропало, вытесненное страхом за будущее, который он вдруг ощутил, после того как отверг попытку стюардессы развлечь его. А читающее устройство с Библией, Кораном и другими религиозными книгами, рекомендованными библиотекой на Новой Земле как наиболее подходящими для изучения верований, лежало, забытое, на коленях.

Он снова ощутил жуткую оторванность от всего, ощущение подвешенности в пространстве, вдали от населенных миров и людей, и чтобы избавиться от него, переключился на свою старую мечту о волшебной палочке, позволившей бы ему окружить себя людьми, по которым он тосковал, и жить так, как хочется.

Но даже мысли о волшебной палочке не помогали. Длинные выдержки из книг, которые он запоминал, глядя в лежащее на коленях читающее устройство, казались какими-то ненадежными и совершенно бесполезными для завоевания дружбы тех, кого ему предстояло встретить на Ассоциации. То, чему он обучился, чтобы развлекать и поражать взрослых, вроде гостей его матери, вряд ли чем-либо поможет ему в этом ультрарелигиозном мире.

Генри и два его сына, скорее всего, смогут принять его каким угодно, но только не более умным и ученым, чем они сами.

Блейз никогда еще не чувствовал себя столь беспомощным. Он действительно не мог ничего предложить Генри Маклейну и его семье, кроме того, что запомнил из Библии и других книг. Кто же он после этого, как не «ученая обезьянка»?

На него нахлынули неприятные воспоминания. Незадолго до того как Блейз расстался с матерью, его навестил друг Иезекииля – грузный седой человек, говорящий с чуть заметным акцентом. На всем протяжении их продолжительной беседы Блейз ощущал что-то особое, не поддающееся определению. Подобно недавно подходившей стюардессе, этот человек всячески старался выказать свое расположение. У Блейза тоже было искушение понравиться ему, но печальный опыт подобных попыток, предпринимавшихся им в прошлом, научил его сдерживать чувства. Этот человек задал Блейзу множество вопросов, и мальчик правдиво отвечал на те, что казались ему безопасными, а прочих как бы не понимал по детской наивности.

После пары таких встреч седой человек вдруг на несколько дней исчез. За день до отлета Блейз вошел в комнату рядом с гостиной огромного номера отеля, который занимала его мать, и услышал доносившийся оттуда голос Иезекииля. Ему отвечал голос седого друга. Но теперь его речь звучала совершенно иначе, он использовал совсем другие слова и иначе ставил ударения. И тут Блейз понял, что это – разновидность бейсика, язык, называемый «распевом», на котором говорили некоторые из самых фанатично верующих квакеров.

Блейз замер и стал вслушиваться: седой говорил о нем.

– …ученая обезьянка. Ты это понимаешь так же хорошо, как и я, Иезекииль. Именно этого и хотела от него мать, и она этого добилась. Твое решение пригласить меня понаблюдать за мальчиком разумно. В городе достаточно хороших психотерапевтов, но среди них нет ни одного родом из той же части Ассоциации, что и я, и Генри, и ты сам. Поэтому никто лучше меня не смог бы понять, что мальчишке предстоит. Прежде всего, он не будет другим Данно.

– Разумеется, – сказал Иезекииль. – Данно тоже был очень сообразительный, но в свои двенадцать лет ростом и силой превосходил взрослого мужчину. Одному Господу известно, каков он сейчас.

– Этого я не знаю, – ответил седой, – хотя слышал, что он стал настоящим великаном.

– Но ты ведь говоришь, что Блейз другой, – послышался голос Иезекииля. – Как же это может быть? Мать держала его под еще большим контролем, чем Данно. Ты же наверняка и сам отлично помнишь Данно – не раз видел его и встречался с ним, когда он еще жил здесь?

– И тем не менее говорю тебе – разница огромная, – настаивал седой. – Воспитанием Данно занималась исключительно мать, поскольку не могла доверить своего ребенка никому, и именно поэтому он во многом похож на нее. Он даже перенял ее умение «так испугать змею, чтобы она от страха проглотила собственный хвост». Что касается Блейза, то он хотя и жил под этой же самой крышей, вырос совершенно другим.

– Ах да, – отозвался Иезекииль, – ты, наверное, имеешь в виду его наставников. Верно, в этом смысле он, конечно, находился под более жестким контролем, чем Данно. Но…

– Нет, различия между ними гораздо глубже, – перебил его седой. – Он получил совершенно другое воспитание. Если Данно был частью жизни своей матери, то этот мальчуган находился совершенно вне ее. Как я уже сказал, он для нее – только ученая обезьянка. Диковинка, которую можно показывать другим, а иной раз потешиться и самой. С ним обращались как с солдатом, постоянно держали в узде. Менее одаренный ребенок такого бы просто не выдержал. Он же, слава Господу, справился с этим, но пошел по совершенно другому пути, чем Данно. Ты заметил, как он одинок и уже никому не верит?

До Блейза донесся вздох Иезекииля.

– Да, – согласился он, – это во многом правда. Будь у меня хоть малейшая возможность, я обязательно попытался бы вытащить его из этой скорлупы. Но тогда в мое отсутствие он каждый раз забивался бы в эту скорлупу все глубже и глубже. Но сейчас речь не об этом. Как ты считаешь, сможет он ужиться с Генри там, на Ассоциации, или нет?

– Твой брат Генри, – послышался голос седого, – относится к числу тех, с кем я вместе рос. Я знаю его довольно неплохо, хотя, разумеется не так близко, как тебя. Когда Блейз попадет на Ассоциацию, он наверняка будет продолжать идти тем же путем, на который уже вступил. Благодаря своему спартанскому воспитанию духовно он гораздо ближе к нашему народу – тому, от которого, кстати, ты сам, Иезекииль, сбежал, – и не к здешним жителям, и даже не к экзотам. Кроме всего прочего, он ведь еще и сам частично экзот, но что получится из этой смеси, я и сам не знаю. Тем не менее с Генри он наверняка уживется. Ты считаешь, что мне надо с ним еще побеседовать?

– Конечно, конечно, – произнес Иезекииль, – я только схожу и договорюсь со старшим наставником, а потом зайду за тобой. Подождешь меня здесь?